Гримма: нет смысла даже вникать в него. Тем более что, доказывая свою мысль, Гримм привел только одну параллель, вывеску на снятом слугой доме, других примеров в подтверждение того, что Бенедикт – благородный вариант Ладислава, он не дал.

А напрасно почтенные комментаторы, пожимая плечами, отринули это наблюдение Германа Гримма, замечательного писателя и литературного критика, сына одного из братьев Гримм Вильгельма. Его главное произведение «Жизнь Микеланджело» – превосходная монография о политической и социальной жизни эпохи, в которой жил художник. Вышеприведенный отрывок – из книги «Пятнадцать эссе» 1875 года. Широко образованный писатель, историк, занимающийся сравнительной филологией, исследователь природы художественного творчества, он вряд ли отдал бы на суд читателя наблюдение, способное вызвать улыбку. Не надо забывать, что именно немецкая литературная критика вернула англичанам Шекспира. Дисциплиной ума немецкие ученые – философы, психологи, социологи – обязаны Канту и Гегелю, и просто так, схоластической учености ради, высказать столь ответственное предположение (Ладислав – это Бенедикт) Гримм, конечно, не мог. Он не стал подкреплять свою мысль многими примерами, видимо, потому, что сходство бросалось в глаза, и любой, кто взялся бы сравнивать пьесы, непременно его увидел. Для него это было очевидно.Но мысль ученого на этом не остановилась. Гримм подметил еще кое-что: на немецкую пьесу оказало влияние итальянское скоморошье искусство, ее герой Ладислав, по его мнению, – истинный «Капитано», бахвал, трус, вечно попадающий в смешные положения.

И он стал развивать эту идею, иллюстрирующую взаимодействие и взаимопроникновение культур. Возможно, его наблюдение справедливо, и есть какие-то общие черты у типажа итальянской народной комедии и героя пьесы Юлиуса Брауншвейгского. Но ведь Ладислав хвалится не столько своими военными подвигами, сколько несравненными качествами придворного: он и музыкант, и танцор, и дуэлянт, а уж охотник – другого такого не сыщешь. И, понятное дело, покоритель женских сердец. К великому сожалению, я не читала этой пьесы, даже не держала в руках [221]. Но Гримм тоже был стратфордианец – и здесь миф сыграл свою злую роль, – и он мог только подметить сходство двух персонажей и еще раз восхититься талантом Шекспира.

Ну а если миф не помеха, можно ли дальше развить удивительное наблюдение Германа Гримма? Во-первых, вглядимся в имя Ладислав. Имя Бенедикт, как объясняет Арденский Шекспир, – от «Benedictus», («he who is blessed» [222]), то есть, тот, на ком благословение, – «Благословенный». В «Добавлениях» Кэмдена [223] в разделе «Names» этого имени нет. Значит, оно заимствовано, скорее всего, из итальянского, Ратленд ведь только год как вернулся из путешествия по континенту, где долее всего задержался в Италии. А прототип Бенедикта, по мнению немецкого шекспироведа д-ра Грегора Сарразина, – Ратленд. У Сарразина есть цикл статей под общим названием «Neue italiienische Skizzen zu Shakespeare» [224], опубликованных в немецком «Шекспировском ежегоднике» в 1895, 1900, 1903, 1906 годах. ПоИвидимому, это мнение содержится в одной из этих статей. Напомню, что в Первом Фолио Шекспира, принадлежащем королю Карлу, на титульном листе этой пьесы рукой короля поставлено второе название пьесы «Бенедикт и Беатриче», под таким названием пьеса шла и во время празднеств по случаю бракосочетания дочери короля Иакова Елизаветы и герцога Пфальцского Фридриха. В пьесе, утверждает Сарразин, описано жениховство Ратленда-Бенедикта и Саутгемптона-Клавдио. Это похоже на правду. Создавая Бенедикта, Ратленд именно так видел себя и свою невесту до разрыва помолвки в 1598 году. Он тогда был счастлив и неудивительно, что назвал себя «Благословенным». Но ведь и Ладислав значит «благословенный». С этим не поспоришь: «лад» по-польски – «добро», «мир», «благо» – опять игра с именами! Так что не зря, видно, Гримм узрел сходство между двумя «Благословенными».

А вот еще примеры из комедии Шекспира, в которых угадывается сходство Ладислава и Бенедикта. Возьмем полностью слова Беатриче, «той, что благословляет», о Бенедикте из первой сцены первого действия и арденский комментарий к ее словам: BEATRICE. He set up his bills here in Messinа, and challenged (!) Cupid at the flight; and my uncle’s fool, reading the challenge, subscribed for Cupid, and challanged him at the bird-bolt.

I pray you, how many hath he killed and eaten in these wars? But how many hath he killed? For indeed I promised to eat allof his killing… he is a very valiant trencher-man; he hath an excellent stomach.

БЕАТРИЧЕ. Он по всей Мессине развесил объявления, вызывая Купидона на состязание в стрельбе острыми стрелами, а дядюшкин шут прочел вызов, расписался за Купидона и предложил состязаться тупыми стрелами. Скажите, пожалуйста, много людей он на этой войне убил и сьел? То есть много ли он убил? Потому что съесть всех, кого он убьет, обещала я [225].

В этой тираде Беатриче должна быть колкость в адрес Бенедикта. Ничего похожего в русском тексте нет. Вот как поясняются эти слова в арденских примечаниях: «flight» – легкая, несущая много перьев стрела, которая очень далеко летит; «bird-bolt» – короткая тупая стрела. Здесь слово, по-видимому, употребляется в двух значениях: первое – эти стрелы позволялось давать дуракам, как не очень опасные; второе – это было оружие Купидона…Беатриче, по-видимому, смеется над уверениями Бенедикта, что он «lady-killer» – «убивец дам» и «любим всеми дамами»; при этом он «killed and eaten» – злой чудовищный людоед и хвастун, кого встретит, того убьет. «To eat all of his killing» – пословица, здесь Беатриче предполагает, что есть-то будет нечего, намекая на склонность Бенедикта к бахвальству. Над переводом надо поломать голову. В ее словах должна быть насмешка над хвастовством и сердцеедством, что выражает английская поговорка, которая именно с этим значением употреблялась тогда и другими писателями. Предлагаютакой перевод: «Развесил по всей Мессине объявления: “Вызываю Купидона сразиться на моих стрелах”. Шут моего дяди прочитал объявление и расписался вместо Купидона: вызов, мол, принят, но на его купидоновых стрелах. Умоляю, скажите, сколько этот головорез-хвастун положил народу на любовном ристалище? Уж я-то сумею оценить его храбрость!» А перед тем как упомянуть «объявления в Мессине», Беатриче спрашивает гонца, приехал ли Бенедикт, и называет его «синьор Маунтанто», что значит «синьор Дуэлянт», «обжора» и «сердцеед». Немного дальше появляется сам Бенедикт и говорит о себе: «Дамы, нет спору, все в меня влюблены». И в то же время он женоненавистник: «Ты хочешь, чтоб я ответил по своему обыкновению как известный женоненавистник?» А в сцене первой действия второго, танцуя с Бенедиктом – оба в масках – Беатриче говорит ему, что он «шут у принца, очень скучный