в Англии что-то вроде электрички, только удобнее, сиденья мягкие, в каждом вагоне – туалет, буфетный отсек, где можно купить вкусный и питательный завтрак – сандвич с ветчиной или курицей, сдобную булочку, сок, кока-колу. Народу много. Всякий раз, как я еду или лечу за границей, меня не покидает чувство – вокруг отчетливо нерусская жизнь, и она кажется странной: другая одежда, язык, иной тип лица, манера вести себя. Рядом ехала семья – мама, папа и трое детей от пяти до двенадцати лет, дети по нашим понятиям шаловливы, но не грубо шумны или капризны, они просто добронравно раскованны. Родители не одергивают их, не кричат, лица у них заботливые и приветливые. За окном быстро проносится чужая земля – аккуратные зеленые или ярко-желтые (рапс) лоскутья полей, фермерские домики с хозяйственными постройками, машины, стада овец, их много, овцы недавно освободились от бремени, и теперь рядом с ними пасутся умильные крохотные белые ягнята. И рождается чувство, что ты если и не на Марсе, то в иных палестинах, и люди хоть и не марсиане, но гдеИто близко к этому. И тут же говоришь себе – какой бы странной ни казалась внешне чужая жизнь, для тамошних жителей это обыденное существование, они едут, наверное, в гости к бабушке с дедушкой, поезд для них такой же привычный, как для меня подмосковная электричка, им родны чуждые для меня названия станций, вид из окон. Поток речи, что лезет мне в уши полупонятной смесью звуков, странной, с высокими нотами, интонацией, дли них так же естественно и понятно льется, как для меня в московской толпе русская речь.

Час пролетел как одна минута. Мы в Грансеме. Грансем – древняя местная фамилия, один из ее предков был при нашем Ратленде главой местной администрации, а в 1603 году во время остановки в замке Бельвуар по дороге из Шотландии в Лондон король Иаков произвел его в рыцари вместе с еще сорока пятью приближенными графа – особая монаршая милость: ни в одну из остановок, даже в самых крупных городах, король не проявил такой щедрой благосклонности. Неудивительно, ведь граф все еще в ссылке из-за участия в заговоре против только что почившей королевы, отрубившей голову матери Иакова. Привокзальная неуютная площадь, буро-красные кирпичные стены – вся изнанка Лондона из таких кирпичей. Несколько такси, договариваемся за восемь фунтов и едем в замок. Как в Москве, с таксистом сам собой завязался разговор. Он, как гид, сообщает: скоро на фоне неба появится силуэт замка. Замок появился, но не на верхушке холма. Значит, не тот. Терпение иссякает – и вот слева действительно на холме, единственном среди равнинных пашен, возникают парящие в прозрачном бледно-голубом небе четкие, как налитые, очертания величественного замка. Настроение праздничное, но того захватывающего дух впечатления, как в Виндзоре, нет. Там седая древность, здесь – и не руины, и не ухоженные многовековые хоромы.

Замок начала XIX века. Но все же это замок, по нему можно вообразить себе страну, когдато во множестве уставленную подобными строениями.

Шофер такси предложил заехать за нами в конце дня, мы легкомысленно отказались: мы не знали, что нас там ждет, сколько времени пробудем, и понадеялись, что к закрытию замка у подножья холма непременно будут машины, ожидающие разъезда посетителей. Както не учли, что в Англии такие семейные культурные поездки совершаются в собственных автомобилях – дешевле и удобнее.

У подножья холма купили билеты, для людей почтенного возраста они дешевле – мы заплатили по четыре фунта, купили путеводитель по замку, вошли в открытые чугунные ворота и пошли по серпантинной дороге вверх. И постепенно праздничное настроение стало сменяться священным трепетом. Слева и справа – высокие заросли, полные щебетания и весеннего аромата цветущих деревьев. Душа перемещалась, как в машине времени, в прошлые века. В шекспировскую пору склоны холма одевал более густой лес, да и самый холм был выше. Внизу река и речная долина, окруженная тогда лесами. Вот здесь, на этих склонах, настежь открытая прекрасному душа Ратленда питалась красотой земли, музыкой небесных сфер – поэтический дар брал богатый взяток. Здесь могли родиться «Венецианский купец», «Как вам это понравится», «Сон в летнюю ночь», «Буря».

Верхушка холма выровнена, по площадке, огороженной парапетом, разгуливают павлины, слетевшие с родового герба. Вошли в замок через боковой вход и, миновав небольшую прихожую, очутились в оружейном зале. На полу стоят несколько пушечек с тоненькими стволами, каких я никогда не видела, столы-витрины со старинными ружьями, на правой стене – выложенный из шпаг эфесом наружу диковинный круглый цветок. А слева от него – витрина, под стеклом которой одинокий меч.

«Возможно, это тот самый, – толкает меня Илья Михайлович. – Тот, что на миниатюре Оливера, в Виндзоре». И тут же устремляется к смотрителю музея и на ломаном английском требует открыть витрину – нам, приехавшим сюда из далекой Москвы, необходимо подержать этот меч в руках. Смотритель нас не понял, и, разочарованные, мы двинулись дальше.

Парадная мраморная лестница привела на второй этаж – галереи, переходы, библиотека, где хранятся книги, которыми пользовался Ратленд. Пороховщиков получил разрешение герцога посмотреть книги в библиотеке и нашел там все источники для комедий и исторических хроник. Я остановилась у высокого узкого окна, забранного изящным переплетом. Мы с Ильей скоро потеряли друг друга: народу много, у нас у каждого свои предпочтения. Илья подробно рассматривал портреты, я возле них не задерживалась, о чем сейчас сожалею. У меня была цель просто напитаться воздухом этого замка. Полюбоваться далями, открывающимися из окон, найти портрет Ратленда – единственный достоверный его портрет, хотя он заказывал свои и жены Елизаветы у лучших художников. Но нас отделяет от его времени английская буржуазная революция, во время которой замок с вынужденного согласия его владельца восьмого графа был разобран, поскольку представлял собой твердыню, которую армия Кромвеля долго не могла взять. Тогда многие предметы искусства и быта были утрачены. Революции, и кровавые и бескровные, – бич для культурного наследия.

Портрет пятого графа Ратленда висит вместе с портретами других семи графов вокруг лестничной площадки, от которой начинается боковая лестница, называемая «графской».

Граф стоит во весь рост, на нем горностаевая мантия, лицо в профиль – единственный профиль в графском собрании портретов. Лица всех, кроме Томаса, первого графа (он написан в полупрофиль, но имеет отчетливо выраженную физиономию), устремлены прямо на тебя. А вот лица Ратленда анфас нет, я долго глядела на его профиль, уловила легкую усмешку, длинный прямой нос, как у братьев, шестого