Потом было лето, следом осень пришла. Все складывалось удачно: филеры Судейкина так и не арестовали его. А в нояб­ре Катюша родила еще одну дочку — Верочку.

Глава двадцать пятая

И все же не зря красавицу Веру Фигнер прозвали «Вероч- кой-топни-ножкой». Презрев всякую осторожность, она уп- рямо металась по губерниям, пытаясь собрать последние силы «Народной Воли». Где-то и вправду топала ножкой, где- то пускала в ход женские чары, и всегда успевала уйти от полиции или агентов «Священной Дружины» — в самый крайний момент успевала, когда и самовар после ее чаепи­тия не остыл. Тигрыч просил ветреницу быть осмотритель­нее, но та одно твердила: «Буду подбирать порванные нити и концы связывать в узелки. В Одессе у нас не проваленная печатня Сергея Дегаева. Ничего.»

В Одессе — это хорошо. Но в Петербурге вовсю развора­чивался жандармский подполковник Судейкин, приглашен­ный в столицу на специально созданную для него должность: инспектор секретной полиции.

Итак, из старых членов Исполкома партии на свободе ос­тавались лишь трое — Тихомиров, Фигнер, Маша Оловен- никова, недавно удачно сбежавшая в Париж. Была еще и Катюша, да она не в счет: куда ей с малютками на руках?

Однако девочек пришлось снова отвезти в Орел к родите­лям Кати, после и того дальше — в Новороссийск, где Хрис­тина Николаевна, поохав, взяла над крохами опеку. Даже Александра Александровича не послушалась: рассерженный на сына военврач был против всяческих послаблений неуем­ному социалисту..

Перебрались в более спокойную Москву. Вера Фигнер на­стойчиво предлагала ввести в Исполком молодого, умного и решительного Сергея Дегаева. Тигрыч уговаривал повреме­нить. Огнеокая Верочка убегала, топнув острым каблучком. А он думал.

Думал в Москве. Думал в санных бегах по России. Шла зима 1882-го. Филеры охранного отделения шли за ним по пятам.

То, что убийство Александра II никак не потрясло основ монархии, еще раз убедило его в пагубности террора. Обнов­ленному Исполкому он предложил созвать съезд народоволь­цев, который бы утвердил предложенную им реорганизацию партии, выработал бы новую тактику. Но большинство чле­нов комитета не поддержали Тигрыча. Даже известный по «Чи­гиринскому делу» Яков Стефанович, вернувшийся с риском из-за границы для усиления «Народной Воли», выступил про­тив. Да и что с него взять: авантюрист от революции, певец самозванщины, обмана, сочинивший подложный манифест, где крестьян подстрекал к бунту против чиновников и дво­рян — от царского имени. Под стать ему был и новый член ИК Герасим Романенко: все трын-трава, никаких принципов. И опять эта истерика: «Интеллигенция обязана вынести на сво­их плечах политические свободы в России, пользуясь терро­ром как средством!» Ну, чем не Николай Морозов, с его идеей кровавой борьбы по методу Вильгельма Телля и Шарлотты Кордэ? С той лишь разницей, что бедный «Воробей» уже сидит в Петропавловке, а Герасим еще прыгает на свободе.

Вообще, «Народная Воля» очень поюнела. Полицейско- революционный котел кипел вовсю. Начинающие нигилис­ты бегали по тайным сходкам, филеры бегали за ними. Обла­вы, аресты только оживляли эту, как ему казалось, бестолко­вую гоньбу. Правда, кое-что удавалось сделать: снова устро­или типографию, восстановили «паспортный стол». Но все это происходило слишком уж неосторожно, шумно, совсем не по-старому. Пришли люди «пониженного ценза».

Хорошо, что из Москвы им с Катей удалось уехать тайно. И все же на волжском льду, сразу после Лискова, сани вы­несли их к дымящейся проруби, в которой тонул жандармс­кий полковник; и он, революционер Тигрыч, спас его. Да не просто полковника, а, как оказалось, — самого Кириллова, начальника спецэкспедиции полицейского Департамента. Это у него служил оберегаемый Дворником контршпион Николай Капелькин, внедренный в III Отделение. (Ничего себе, совпаденьице!).

«Был полковник, стал покойник.» — нетрезво смеялся жандарм. Но ведь, бестия, узнал его! Повезло, что разморило водкой, уснул, а не то уж ему, Тихомирову, быть бы покойни­ком. Это если Романенко поймают, то посадят в Домзак или отправят в административную ссылку. А для него арест — это казнь, виселица.

Романенко на пару с бароном фон Лауренбергом (тоже из новеньких) носился с идеей контршпионства: мечтали про­вести в охранное отделение своего человека, на манер Ка- пелькина. Ничего не вышло.

«Еще недавно мы были ловчее полиции, — размышлял Лев. — Мы получали сведения обо всех действиях правитель­ства и жандармов. У нас были умные люди, а у них не было. Мы имели в их рядах сочувствующих нам, мы держали среди них своих агентов. Теперь — наоборот. У них — умные люди, у нас — мальчишки и дураки. У них — никто не изменяет, а у нас—изменник на изменнике, шпионство, малодушие. Ясно, что этому должны быть общие, более глубокие причины. Ясно, что мы почему-то не годимся, что мы делаем что-то не то. Впрочем, с такими отбросками ничего и нельзя сделать.»

Казалось Тигрычу: еще немного и отчаяние вконец одоле­ет его. Но этого не происходило — ни в Казани, ни в Ростове, ни в Харькове. Что же спасало? Он пытался понять это, ус- лышать ответ — в скрипе санных полозьев, в уютном тепле заезжих станций, в шуме губернских городов, в щедром раз- ноцветьи южных базаров. В одну из бессонных ночей при­шла негромкая, спокойная мысль: Россия спасала. И в этом надо было признаться.

Тигрыч поймал себя на том, что вполне охладел к собствен­ной персоне, но зато с каким-то особым наслаждением на­блюдал Россию, будто бы открывая ее заново. Он позже за­пишет: «Казалось, Россия здорова: таково было мое впечат­ление, страна полна жизненной силы — но почему же чахнет революционное движение?.. Мне это казалось невероятным противоречием.»

Дважды в Казани, по разу в Ростове и Харькове он был на волосок от ареста. Лев знал, чувствовал, что дни его сочтены. Но — Катя, она снова беременна (а если будет сын?), что станется с ней? Это терзало, мучило. Погибать никак нельзя. К тому же — задевалось самолюбие опытного заговорщика. Из стариков разбитой «Народной Воли» он остался один. Как же так: ведь они, народовольцы, прежде всегда были изобре­тательнее полиции. Теперь их переловили. Поймают его — и тогда полная победа. Чья победа? Жандарма Судейкина? Так? Этого Тигрыч допустить не мог. Почему? Да он и сам не знал. Впрочем, заговорщики его поймут.

Пользуясь отъездом Тихомировых, Вера Фигнер все же вве­ла в Исполком отставного штабс-капитана кронштадтской крепостной артиллерии Сергея Дегаева. Красавица топнула ножкой, и дело было сделано. И очень кстати, потому что под­полковник Судейкин уже подцепил на крючок младшего бра­та Дегаева — Володю, исключенного из Морского кадетского корпуса за неблагонадежность и успевшего посидеть в Доме предварительного заключения. Вообще, Георгий Порфирье- вич рыбаком был знатным; еще в киевскую пору, в нечастые дни отдыха ловил красноперок в Пуще-Водице сразу на две удочки, заразив занятием наезжающего в отпуск из Петер­бурга военного прокурора генерала Стрельникова, старинно­го приятеля жандармского полковника Новицкого.

Удобно: дернул одну удочку, следом другую. Что-то и по­палось.