— Мисс Эми, я очень хорошо сознаю, что не смеюравняться с вами происхождением. Напрасно было бы закрывать глаза на это.Никогда в роду Чивери не было джентльменов, и не такой я бесчестный человек,чтобы обманывать вас в столь важном вопросе. Мисс Эми, я очень хорошо сознаю,что ваш благородный брат и ваша достойная сестра относятся ко мне с презрением.Но я могу только почтительно стараться заслужить их дружбу, помня, насколько яниже их по происхождению, с какой стороны ни взять, хоть со стороны табачнойлавки, хоть со стороны караульни, и желать им всяческого добра и благополучия.

Было нечто трогательное в искренности бедногомалого и в контрасте между его мягким сердцем и твердой шляпой (а, может быть,и лбом тоже). Крошка Доррит стала уговаривать его, что он не должен принижатьсебя и свое положение, пуще же всего не должен думать, будто она считает себявыше его. Это придало ему духу.

— Мисс Эми, — начал он, запинаясь, — ядавно-давно — целую вечность, кажется, — лелею в своем сердце желание кое-чтосказать вам. Можно мне сказать это?

Невольным движением Крошка Доррит сноваотстранилась от него, и что-то похожее на давешний испуг мелькнуло в еевзгляде. Но она сразу справилась с собой и быстрым шагом пошла по мосту, ничегоне говоря.

— Можно мне — я ведь только спрашиваю, миссЭми, — можно мне сказать? Я уже имел несчастье огорчить вас, — хотя видит бог,меньше всего желал этого! — и теперь не вымолвлю ни слова иначе как с вашегопозволения. Пусть уж я один мучаюсь и страдаю душой; зачем чтобы из-за менямучилась и страдала та, ради минутного удовольствия которой я охотно бросилсябы с этого моста? Правда, не так уж велика была бы заслуга; ведь жизнь для менянемногого стоит.

Столь мрачные мысли при столь щегольскомнаряде могли бы вызвать смех, но столь возвышенные чувства внушали уважение.Это подсказало Крошке Доррит выход.

— Пожалуйста, Джон Чивери, — произнесла она,стараясь говорить ровным голосом, хоть все еще дрожала от волнения, — если ужвы так деликатны, что спрашиваете меня об этом — пожалуйста, не говорите.

— Никогда, мисс Эми?

— Да, пожалуйста. Никогда.

— Боже мой! — простонал Юный Джон.

— Позвольте лучше мне сказать вам кое-что. Яскажу это от всей души и постараюсь как можно ясней выразить свою мысль. Ненужно, Джон, думать о нас, — о моем брате, сестре, обо мне самой, — будто мыособенные, не такие, как все; ведь если и жили мы когда-то иначе, нежели живемсейчас (а как — сама хорошенько не знаю), то этого давно уже нет, и никогдабольше не будет. И потому куда лучше и для вас и для других, если вы запомнитеэто и перестанете относиться к нам как относились до сих пор.

Юный Джон с убитым видом пообещал, чтозапомнит ее слова, и выразил готовность исполнить все, что она пожелает.

— Что же касается меня, — продолжала КрошкаДоррит, — постарайтесь думать обо мне как можно меньше: чем меньше, тем лучше.И если уж вам непременно захочется про меня вспомнить, так пусть я для вас будупросто девочкой, которая вместе с вами выросла в тюрьме, зная всегда однизаботы — слабым, беззащитным и непритязательным существом. Главное, помните,что за воротами тюрьмы я особенно беззащитна и одинока.

Он постарается исполнить все, что онапожелает. Но почему мисс Эми так настаивает, чтобы он помнил именно об этом?

— Потому, — отвечала Крошка Доррит, — чтотогда, я убеждена, вы не забудете нынешнего разговора и не сделаете попытки кнему вернуться. Зная ваше великодушие, я могу не сомневаться в этом; я вамдоверяю и всегда буду доверять. Сейчас я вам докажу, насколько я нам доверяю. Яочень люблю это место, где мы с вами беседуем сейчас, — тут поклоннику КрошкиДоррит показалось, что ее бледное личико слегка порозовело. — Люблю и частоприхожу сюда. Но я знаю: мне достаточно сказать вам об этом, чтоб бытьуверенной, что вы никогда больше не станете искать меня здесь. И я — я в самомделе уверена.

Она может положиться на него, сказал ЮныйДжон. Он самый несчастный человек на свете, но ее слово больше, чем закон длянего.

— А теперь прощайте, Джон, — сказала КрошкаДоррит. — Я надеюсь, вы себе со временем найдете хорошую жену и будетесчастливы с нею. Вы заслуживаете счастья, Джон, и вы непременно будетесчастливы.

При виде ее протянутой руки, сердце, бившеесяпод жилетом с золотистыми разводами (купленным по дешевке, если уж говоритьправду), разбухло до размеров сердца настоящего джентльмена, и бедняга,чувствуя, что оно уже не помещается в его неджентльменской груди, разразилсярыданиями.

— Ну, не надо плакать, — жалобно сказалаКрошка Доррит. — Право же, не надо! Прощайте, Джон. Благослови вас бог!

— Прощайте, мисс Эми. Прощайте.

И он побрел прочь — успев только увидеть, какона присела на край скамейки и, опершись своей маленькой ручкой о парапет,склонилась головой на холодный камень, словно под тяжестью печальных мыслей.

Поучительный пример тщеты людских чаяний являлсобою поклонник Крошки Доррит, когда, надвинув на глаза свой парадный цилиндр,подняв, словно в защиту от дождя, бархатный воротник, застегнув на все пуговицысюртук цвета сливы, чтоб не видно было шелкового жилета в золотистых разводах,шел он домой, куда властно указывал костяной палец, — шел самыми мрачными иглухими переулками и на ходу сочинял новую эпитафию для надгробной плиты накладбище св. Георгия:

Здесь покоятся бренные останки

ДЖОНА ЧИВЕРИ

человека ничем не примечательного который умерв конце года одна тысяча восемьсот двадцать шестого от несчастной любви завещавс последним вздохом чтобы над прахом его начертали имя

ЭМИ

что и было исполнено его безутешнымиродителями.