Медленно подвигаясь в толпе зрителей,маленькая процессия, возглавляемая обоими братьями, пересекала тюремный двор.Раздумья о том, каково придется без него этим беднягам, омрачали чело мистераДоррита, но не поглощали его внимания. Он гладил детские головки, словно сэрРоджер де Коверли[75] по дороге в церковь, он окликал по имени тех, кто скромнодержался позади, он всех одарял милостивыми улыбками, и казалось, для ихутешения вокруг его головы было написано золотыми буквами: «Мужайтесь, детимои! Не падайте духом!»

Наконец троекратное «ура!» оповестило, что онвышел за ворота и что Маршалси отныне — сирота. Еще не замерли отголоски втюремных стенах, а все семейство уже сидело в карете, и грум приготовилсяубрать подножку.

И только тогда мисс Фанни спохватилась.

— Господи! — воскликнула она. — А где же Эми?

Оказалось, отец думал, что она с сестрой.Сестра думала, что она «где-то здесь». Для всех как-то само собойподразумевалось, по долголетней привычке, что она там, где ей следует быть.Этот отъезд был едва ли не первым случаем в семейной жизни, когда сумелиобойтись без нее.

Пока разбирались, кто что думал, мисс Фанни,которой с ее места в карете был хорошо виден узкий проход, ведущий к караульне,вдруг крикнула, вспыхнув от негодования:

— Ну, знаете ли, папа! Это уже слишком!

— Что именно, Фанни?

— Это просто неслыханно, — кипятилась она. —Просто неприлично! Поневоле захочешь умереть, даже в такой день! Сто раз япросила эту девчонку не надевать больше свое ужасное старое платье, и сто разона мне в ответ твердила, что, пока она с вами здесь, она его не снимет —какая-то дурацкая сентиментальная чепуха и ничего больше, — но все-таки мнеудалось взять с нее слово, что сегодня она наденет новое, и вот извольте, малотого что она нас позорила до последней минуты, эта девчонка, так она еще и всамую последнюю минуту решила опозорить — вон ее несут, и опять на ней этостарье! И кто же несет как не ваш Кленнэм!

Обвинение подтвердилось, едва была оконченаобвинительная речь. К дверце кареты подошел Кленнэм, на руках у которогобезжизненно поникла маленькая фигурка.

— Ее забыли, — сказал он, и в голосе егопрозвучала не только жалость, но и укор. — Я побежал за ней (мистер Чивериуказал мне ее комнату) и увидел, что дверь отворена, а она, бедняжка, лежит наполу в обмороке. Видно, пошла переодеться, но почувствовала себя дурно. Можетбыть, это от волнения, а может быть, она просто устала. Осторожно, мисс Доррит,у нее сейчас соскользнет рука. Положите эту бедную холодную ручку поудобней.

— Благодарю за совет, сэр, — отрезала миссДоррит, залившись слезами. — Только с вашего позволения я уж как-нибудь самасоображу, что нужно. Эми, душенька, открой глазки, посмотри на меня! Ах, Эми,Эми, мне так стыдно, так горько! Ну очнись же, моя милая сестренка! Ах, дапочему же мы не едем? Папа, скажите кучеру, пусть трогает!

Грум с бесцеремонным «Па-азвольте, сэр!»оттеснил Кленнэма от дверцы, подножка щелкнула, и карета покатила прочь.