Когда братья Доррит, Уильям и Фредерик,прогуливались вместе по тюремному двору — разумеется, по аристократической егостороне, мимо колодца, ибо Отец Маршалси, неукоснительно блюдя своедостоинство, избегал показываться на другой стороне, и лишь по воскресеньям ипо большим праздникам вроде рождества являлся среди своих беднейших чад ивозлагал благословляющую руку на головы юного поколения неисправных должников,совершая эту процедуру с душеочистительным благолепием, — итак, когда братьяпрогуливались вместе по тюремному двору, это была примечательная в своем родекартина. Свободный Фредерик, понурый, жалкий, сгорбленный, сморщенный, а рядомузник Уильям, обходительный, благосклонный, проникнутый скромным сознаниемзначительности своей особы — уже по одному этому контрасту братья представлялисобой зрелище, на которое стоило посмотреть.

Так они прогуливались и в тот воскресныйвечер, когда у Крошки Доррит с ее поклонником состоялся знаменательный разговорна Железном мосту. С делами государственными было на этот день уже покончено.Парадный прием привлек немало посетителей; несколько человек было представленовновь; к полукроне, нечаянно позабытой на столе, так же нечаянно прибавилосьеще десять шиллингов; и теперь Отец Маршалси отдыхал, мирно покуривая сигару.Прогуливаясь взад и вперед по двору, он терпеливо приноравливал свой шаг кзаплетающейся походке брата, не только не гордясь своим превосходством, ноисполненный сострадания и участия, и каждое колечко дыма, которое слетало с егогуб и устремлялось поверх тюремной стены, казалось, говорило о егосочувственном внимании к немощам этого дряхлого горемыки. В ту минуту на негостоило посмотреть.

Его брат Фредерик, согнутый в три погибели, смутным взглядом, с трясущимися руками, с туманом в мыслях, покорно плелсярядом, принимая безропотно его покровительство, как принимал любое явлениеэтого мира, в лабиринте которого он запутался раз и навсегда. В руке он держал,как обыкновенно, смятый картузик оберточной бумаги и время от времени извлекализ него крохотную щепотку табаку. Нерешительно заправив ее в нос, он не безвосхищения поглядывал на брата, потом снова закладывал руки за спину и плелсядальше, до следующей понюшки, или вдруг останавливался в недоумении — бытьможет, хватившись своего кларнета.

Надвигалась ночь, и гости тюрьмы сталимало-помалу расходиться, но во дворе по-прежнему было людно, каждому изпансионеров хотелось проводить своего гостя до ворот. Братья меж тем продолжалисвою прогулку; узник Уильям беспрестанно оглядывался по сторонам, ожидаяприветствий, любезно раскланивался в ответ, приподнимая шляпу, и с милойулыбкой оберегал свободного Фредерика от опасности быть сбитым с ног илипритиснутым к стене. Пансионеры, как правило, не страдали чрезмернойвпечатлительностью, но даже они, судя по их лицам, согласились бы, что это —зрелище, на которое стоит посмотреть.

— Ты сегодня какой-то скучный, Фредерик, —сказал Отец Маршалси. — Что-нибудь случилось?

— Случилось? — Старик воззрился было наспрашивавшего, но тотчас же снова опустил глаза и понурил голову. — Нет,Уильям, нет. Ничего не случилось.

— Как бы мне уговорить тебя немногоприодеться, Фредерик…

— Да, да, — поспешно отозвался бедняга. — Но яне могу. Не могу. Не надо об этом. Что прошло, то прошло.

Отец Маршалси взглянул на проходившего мимопансионера из числа своих приятелей, словно желая сказать: не правда ли, жалкийстарик? Но это мой брат, сэр, мой родной брат; а голос природы не заглушить!» —и, потянув брата за ветхий рукав, спас его от столкновения с колодцем. Какимсовершенным образцом братской любви, заботы и мудрости был бы Уильям Доррит,если бы в свое время спас брата от разорения, а не разорил его сам.

— Знаешь что, Уильям, — сказал предмет егонежных попечений, — пожалуй, пойду я домой; устал и спать хочется.

— Мой милый Фредерик, — отвечал Отец Маршалси,— не смею тебя задерживать; ты ни в коем случае не должен жертвовать своимижеланиями в угоду мне.

— Что-то я стал сдавать, — сказал Фредерик. —Ложусь поздно, а может, это от духоты или годы сказываются.

— Мой милый Фредерик, — сказал Отец Маршалси,— а достаточно ли ты заботишься о своем здоровье? Так ли ты строг и пунктуаленв своих привычках, как — ну хотя бы как я? Помимо той маленькой странности, окоторой я только что упомянул, сдается мне, что ты пренебрегаешь моционом исвежим воздухом. Фредерик. Вот здесь к твоим услугам отличное место дляпрогулок. Ну почему бы тебе не пользоваться им почаще?

— Ох-хо-хо! — вздохнул Фредерик. — Да, да, да,да.

— Что толку говорить «да, да», мой милыйФредерик, и потом продолжать свое, — мягко, но настойчиво возразил ОтецМаршалси. — А ведь тебе не нужно далеко ходить за примером. Взгляни на меня.Долгий опыт и необходимость научили меня разумному поведению. Каждый день водни и те же часы я гуляю и отдыхаю, сижу дома или в караульне, читаю газеты,принимаю гостей, ем и пью. С годами я и Эми приучил к порядку, к тому,например, что еда должна подаваться мне в определенный час. Эми выросла всознании важности этой системы, и ты знаешь, какая примерная девушка из нееполучилась.

Как во сне продолжая передвигать ноги, браттолько вздохнул в ответ:

— Ох-хо-хо! Да, да, да, да!

— Друг мой, — сказал Отец Маршалси, положивему руку на плечо и легонько подтолкнув его (совсем легонько, а то ведь онтакой слабый, бедняга!), — ты уже говорил это, и возможно, твои слова имеютглубокий смысл, но, к сожалению, они его не выражают. Хотел бы я помочь тебевстряхнуться, мой милый Фредерик. Тебе необходимо встряхнуться.

— Да, Уильям, да. Ты прав, — ответил старик,подняв на него свой мутный взгляд. — Только где уж мне до тебя.

Отец Маршалси пожал плечами в приливескромности.

— Ты можешь быть таким же, как я, милыйФредерик, тебе стоит только захотеть! — и с великодушием сильнейшего он оставилсвоего поверженного брата в покое.