Я застонала, ощущая на себе его холодные руки и прошептала:

– Неужели?

Не обращая внимания на мое дурацкое замечание, он положил ладонь мне на затылок, что привело к тому, что я застонала. Господи, было так приятно. Может быть, я могла бы минутку полежать на льду?

– У нее жар? – неясно услышала я голос тренера Ли, когда начала медленно опускаться вниз, с ладоней на локти, потом разгибала локти до тех пор, пока не распростерлась на льду, упершись в него щекой и раскинув руки.

Было дьявольски холодно, но ощущение было удивительное.

Я слышала, как Иван разговаривает с Ли, их слова с каждой секундой становились все тише и тише.

– Дайте мне минутку, – сказала я так громко, как только могла, чувствуя холод на губах и всерьез пытаясь облизать лед.

Я не сделала этого. Я была не настолько больна, чтобы забыть о том, какие грязные коньки бывают у некоторых.

Сверху до меня долетело что-то, похожее на «упрямая».

Повернув лицо в другую сторону, я прижала щеку к холодному льду и вздохнула. Так хотелось вздремнуть. Прямо здесь. Прямо сейчас.

– Не берите в голову, прошу вас, пять минут, – беспомощно прошептала я, пытаясь одной рукой достать до шеи, но от слабости не смогла сделать даже этого.

– Ладно, хорошо, перевернись, Джесмин, – раздался где-то над моей головой женский голос, принадлежавший, в чем я была вполне уверена, тренеру Ли.

– Нет.

Три минуты. Если бы я только могла закрыть глаза на три минуты…

Послышался вздох и что-то, вероятно, чьи-то пальцы коснулись моего плеча, потянули меня и дернули. Я не сопротивлялась. Я не шевелилась. Но каким-то образом они перевернули меня, и я просто не мешала им, переваливаясь довольно болезненно до тех пор, пока не легла на спину и, закрыв глаза от яркого света, льющегося с потолка, потому что от него у меня еще сильнее заболела голова. Мне пришлось стиснуть зубы, чтобы не застонать.

– Две минуты, пожалуйста, – прошептала я, облизывая губы.

– Две минуты, как же, – повторил Иван за секунду до того, как что-то заставило мое плечо приподняться, прокладывая себе путь под ним и под лопатками, в то же время что-то еще точно так же подхватило меня под колени.

– Всего минутку. Давай. Я встану, обещаю, – проговорила я, чувствуя, что меня поднимают. Не то чтобы я это видела. Мои глаза были по-прежнему закрыты, и, вероятно, оставались бы закрытыми до тех пор, пока меня не перестал бы слепить яркий свет.

– Я знаю, что в комнате для персонала есть термометр, – услышала я голос тренера Ли. – Я принесу его.

– Встретимся в моей комнате, – послышался ответ Ивана, тащившего меня на руках по льду.

О боже, он нес меня на руках.

– Отпусти меня. Я в порядке, – прохрипела я, чувствуя разве что чертовски приятную дрожь, пробежавшую по моим рукам и позвоночнику, от которой я вздрогнула.

– Нет, – только и соизволил сказать он.

– Я в порядке. Я могу тренироваться… – Я умолкла, зажмурившись, потому что головная боль стала еще нестерпимее и рвотные позывы тоже участились. – Черт, Иван. Опусти меня. Меня сейчас стошнит.

– Тебя не стошнит, – сказал он, неся меня на руках, и, судя по тому, как я билась боком о его грудь, продолжая скользить на коньках.

– Я в порядке.

– Нет, ты не в порядке.

– Я не хочу, чтобы меня вырвало на тебя. – Я глотала ртом воздух, едва сдерживая эту мерзкую рвоту и чувствуя прилив кислоты в желудке.

– Плевать, если тебя стошнит, я не опущу тебя. Вдохни поглубже или сглотни, Фрикаделька, – сказал он так же спокойно и заботливо, как моя мама. Но он не был моей мамой.

– Мне станет лучше, если меня стошнит, – прошептала я, при этом звук моего голоса раздражал меня. Горло раздражало меня еще больше. Но я не могла заболеть. У нас не было времени. – Отпусти меня, потом мы вернемся к тренировке, я приму тайленол.

– Мы сегодня больше не будем тренироваться, – сообщил мне Иван своим занудным высокомерным тоном. – И завтра тоже.

От этого я застонала, пытаясь приподнять лежавшую у него на плече голову, и поняла, что не могу сделать даже этого. Я умирала. Господи Иисусе.

– Мы должны.

– Нет, не должны.

Сглотнув, я облизала пересохшие губы, но это не помогло.

– Мы не можем терять время.

– Нет, можем.

– Иван.

– Джесмин.

– Иван, – буквально застонала я, не желая слушать эту чушь собачью. Ни свою, ни его.

– Мы больше не будем тренироваться, поэтому прекрати говорить об этом.

У нас оставался всего один день. На следующий день мы должны были приступить к хореографии. Я попыталась перевернуться, задействовав брюшные мышцы, которые решили передохнуть, и… не смогла. О боже, я не могла даже пошевелиться.

Иван вздохнул:

– Я опущу тебя через минуту. Перестань ерзать, – приказал он, продолжая нести меня, продолжая идти, не прилагая особых усилий, при этом, когда он держал меня руках, его дыхание оставалось спокойным и ровным.

Я буду ругать себя за то, что, испытывая головокружение и чувствуя себя изнуренной, я послушалась его. И за то, что прислонилась головой к ямочке между его плечом и шеей. Мне не нужно было обвивать его шею руками. Он ни за что на свете не уронил бы меня. Ему ничего не стоило нести меня.

– Твоя мама на работе? – тихо спросил Иван минуту спустя.

– Нет, она… они с Беном уехали в отпуск на Гавайи, – ответила я слабым голосом, смутно осознавая, как быстро я качусь под откос. По всему моему телу снова пробежал озноб, и я вздрогнула так резко, как никогда. Проклятье. – Прости, Иван.

– За что? – спросил он, наклонив голову и посмотрев на меня так, что я почувствовала его дыхание на своей шее.

Прижав голову к его холодной шее, я выдохнула, не принимая всерьез того, что складки, появившиеся между его бровей, говорят о том, что дело плохо, и замечая только, что меня по-прежнему бьет озноб.

– То, что я заболела, это моя вина. Я никогда не болела. – Я вновь содрогнулась от повторного приступа озноба, пробежавшего от плеч по позвоночнику.

– Все нормально.

– Нет. Мы не можем тратить время попусту. Может быть, я вздремну, и мы сможем продолжить тренировку вечером, – предложила я, с трудом выговаривая каждое слово и растягивая каждое последующее больше, чем предыдущее. – Я буду отдыхать, сколько ты скажешь.

По движению его шеи я поняла, что он покачал головой:

– Нет.

– Прости меня, – прошептала я. – Мне правда очень жаль.

Он не произнес ни слова. Не сказал, что все нормально. Не сказал, чтобы я снова заткнулась. А мои силы иссякли, и я больше не могла спорить с ним.