* * *

Советский резидент в Белграде, Савелий Владимирович Буртаков, сообщал в Москву, в НКВД, об «Орле», как в шифровках именовали Тито: «Помимо положительных качеств – популярности, приятной внешности, красноречия, остроумия и твердой воли, ОРЕЛ обладает и следующими негативными чертами: стремление к власти, недостаток смирения, надменность и неискренность. Он считает себя абсолютным авторитетом, любит полную покорность, ему не нравятся обмен мнениями и критика его приказов; он раздражителен, имеет вспыльчивый характер и острый язык, любит производить впечатление». Также Буртаков считал, что нельзя полностью доверять отношениям Тито с Лондоном, «хотя на вид он выказывает мнимую враждебность к союзникам, особенно к британцам»[1015].

Тито и Ранкович, со своей стороны, были недовольны Буртаковым, поскольку тот бесстыдно присваивал себе драгоценные камни и другие сокровища из богатых белградских домов. Уже в конце года его в качестве главного советника при ОЗНА сменил А. В. Тишков, известный югославам под фамилией «Тимофеев». Но и с ним отношения вскоре стали напряженными, а высокомерное поведение его агентов, действовавших по всей Югославии, подвергалось критике: говорили, что они слишком властно вмешиваются во внутренние дела Югославии. Еще большее раздражение вызвала их попытка завербовать югославских сотрудников, причем в первую очередь Тито обеспокоил случай с Душицей Петрович, которая была одной из его шифровальщиц. Один советский шпион уже в 1945 г. попытался ее соблазнить и завербовать. Когда Ранкович известил об этом Тито, тот решительно ответил: «Мы не потерпим шпионской сети! Нужно сразу сказать им об этом»[1016].

Еще более серьезные разногласия проявились во второй половине 1946 г., когда в Греции вспыхнула гражданская война между афинским правительством и коммунистическими отрядами генерала Маркоса, которые Тито поддержал, убежденный, что это его большевистский долг. Сталин придерживался другого мнения, ведь уже в октябре 1944 г. он договорился с Черчиллем о разделе сфер влияния на Балканах и оставил Грецию британцам. После войны Сталин был уверен в том, что вооруженный конфликт с капиталистическими союзниками неизбежен, и не скрывал этого в разговорах с югославами[1017]. Но он был реалистом и осознавал, насколько слаб был в тот момент Советский Союз (кроме того, у него еще не было атомной бомбы). Поэтому для него было важно временно сохранять с Западом более-менее сносные отношения, и он не хотел нарушать московское соглашение. Тито мыслил по-другому, он лелеял амбициозную мечту превратить Югославию в центр революционного движения для всей средиземноморской Европы, в том числе для Греции и Италии, которые согласно договорам входили в сферу западного влияния, и даже для Испании[1018]. При этом его не слишком волновало общественное мнение американцев и британцев, которые на Парижской мирной конференции возражали против югославских территориальных требований к Италии, он даже хотел бросить ему вызов. Напряженность возросла настолько, что в Вашингтоне в следующие месяцы всерьез размышляли о возможности вооруженного конфликта с Югославией. То, что Югославия вопреки запрету ООН тайно поддерживала

греческих коммунистов против афинского правительства и тем самым разжигала гражданскую войну, лишь укрепляло убежденность администрации Трумэна в том, что Тито – это рука Сталина на Балканах. По ее инициативе Организация Объединенных Наций в начале декабря 1946 г. сформировала особую комиссию, которая должна была установить, действительно ли соседние государства, в первую очередь Югославия, поддерживают греческих повстанцев, как утверждало греческое правительство. Поскольку британцы, отряды которых до тех пор его защищали, из-за проблем в Палестине и Индии и из финансовых соображений отказались от выполнения этой задачи, президент Трумэн в марте заявил, что США возьмут это бремя на себя и встанут на защиту законных правительств, которые находятся под угрозой со стороны вооруженных меньшинств или внешнего давления[1019]. «Доктрина Трумэна» стала краеугольным камнем американской внешней политики, основывающейся на тезисе о том, что необходимо всеми силами воспрепятствовать распространению коммунистического влияния за границы советского блока. Из-за опасений, что Сталин окажет давление на Турцию, в следующие месяцы американские вооруженные силы существенно укрепили свои позиции в бассейне Эгейского моря, что побудило югославских руководителей возобновить переговоры с болгарскими вождями о создании федерации, которые, по инициативе Сталина и Димитрова, начались еще в октябре 1943 г. перед II сессией АВНОЮ[1020].

* * *

Югославы так воодушевились этой перспективой, что уже 1 января 1945 г. предложили подписать договор между обоими государствами. Советский Союз проявил большую осторожность, утверждая, что такое важное дело требует серьезной подготовки и что лучшим первым шагом на пути к объединению стало бы подписание двадцатилетнего пакта о дружбе и взаимопомощи. Но и это должно происходить постепенно до тех пор, пока в Югославии не появится правительство, которое получит международное признание. «Нужно проявлять осмотрительность и во внешнеполитических вопросах, – утверждал Сталин. – Наша главная задача – закрепить достигнутые победы»[1021].

Вскоре начались трудности, поскольку югославы требовали, чтобы Болгария вступила в федерацию в качестве седьмой республики, в то время как болгары настаивали, что нужно создать дуалистическое государство наподобие бывшей Австро-Венгрии. Сталин сначала склонялся к дуализму, но потом решил вопрос в пользу югославов, что болгары – к удивлению Димитрова – послушно приняли[1022]. Но британцы уничтожили это дело в зародыше, заявив, что Болгария как потерпевшее поражение государство не может суверенно определять свою внешнюю политику. Они были убеждены, что такая федерация сильно укрепит позиции Советского Союза на Балканах, а также повлияет на ситуацию в Греции и Турции. Сталин, не желавший накануне Ялтинской конференции обострять отношения с Западом, сразу же согласился и приказал прекратить переговоры [1023].