На приглашение Сталина в Кремль, где это должно было произойти, Димитров послушно откликнулся и 9 февраля «нелегально» отправился в Москву[1064]. Тито же вновь доказал, что знает, с кем имеет дело. После операции, которую ему сделали годом ранее, он стал подозревать, что Сталин покушается на его жизнь. Операцию провели советские хирурги, которые будто бы на самом деле пытались его убить. В то время уже появилась напряженность между Москвой и Белградом, и Тито попытался смягчить ее тем, что принял предложение хозяина прислать к нему своих специалистов, хотя, в сущности, случай был банальный. После операции начались осложнения, что дало повод заподозрить, что профессора М. С. Бакалев и Н. Р. Смотров получили совершенно другие указания, нежели вылечить высокого пациента. Сам Тито впоследствии утверждал: «Сталин много раз хотел меня убить. В том числе и этой операцией»[1065].

Отговорившись болезнью, Тито послал в Москву – в помощь Джиласу— еще Владимира Бакарича и Эдварда Карделя, из-за чего Сталин разозлился еще больше. Они поселились на вилле, предоставленной им советским правительством, причем внимательно следили за тем, как и что говорить. Джилас тихим шепотом сообщил Карделю о своих московских впечатлениях и сказал ему, что невозможно рассчитывать на серьезную помощь. Кардель же поведал ему о намерениях Тито в отношении Албании. Об атмосфере недоверия к гостям свидетельствует и то, что в гостиной виллы, в которой они проживали, всё время звучало радио. Один советский служащий спросил, почему. «Мы любим музыку, – ответил Джилас, – особенно Кардель…»[1066]

На ночной встрече в Кремле со Сталиным и болгарами 10 февраля 1948 г. югославская троица была вынуждена стерпеть много ругани и упреков, суть которых можно выразить одним предложением: «В вашем случае речь идет не об ошибках, а о позиции, которая отличается от нашей!»[1067] На повестке дня стояли три вопроса: договор на Бледе, интервью Димитрова и прежде всего отношения Югославии с Албанией, а в связи с ними – греческий вопрос. Сталин считал, что во всех этих случаях белградское и софийское правительства позволили себе предпринять внешнеполитические шаги без согласия со стороны Советского Союза, хотя они касались и московского правительства, заключившего с ними двусторонние договоры. Именно в этом и состояла суть вопроса: для хозяина было недопустимо и невозможно, чтобы государства-сателлиты, будь то во взаимоотношениях друг с другом или с Западом, проводили бы политическую акцию, заранее не утвержденную Москвой, или объединялись бы без ее дозволения. «А всё, что Димитров говорит, что говорит Тито, за границей воспринимается как сказанное с нашего ведома»[1068]. Встреча в Кремле, начавшаяся в 10 часов вечера, в 11:15 уже закончилась. Сталин обозвал Димитрова старой болтливой бабой, но по отношению к югославам был более сдержан. В тот раз он никого не пригласил к себе на дачу на ужин[1069].

Во избежание в будущем повторения непродуманных действий, как те, в которых Сталин упрекал болгар и югославов, на следующий день Димитрова и Карделя вынудили подписать двусторонние договоры с Советским Союзом. Согласно этим документам, они отказывались от проведения независимой внешней политики и взяли на себя обязательство, что Болгария и Югославия будут «советоваться с Москвой по всем важным международным вопросам». Кардель, которого 11 февраля посреди ночи пригласили в Кремль, чтобы подписать вышеупомянутый договор, утешался тем, что в конце концов русские требуют от него того, что он и так уже делал. Но из-за волнения он подписал документ там, где должна была стоять подпись Молотова. Договор пришлось заново напечатать и повторить мероприятие на следующий день[1070]. Югославская делегация после этого осталась в Москве еще на два-три дня и, помимо прочего, договорилась с Димитровым о том, как воплотить в жизнь федерацию, о которой говорил Сталин на встече в Кремле. Хозяин полагал, что такой союз «возможен и реален»[1071], в отличие от «мифической» конфедерации всех народных демократий, о которой говорил Димитров. Кардель принял участие в переговорах, хотя Джиласу – исходя из решения, принятого Политбюро КПЮ перед его поездкой в Москву, – сказал, когда они возвращались из Кремля, что на таких условиях не стоит придавать значение федерации с Болгарией. «Такая федерация позволила бы Сталину провести к нам троянского коня, а потом он убрал бы Тито и наш Центральный комитет». Из советской столицы югославы уехали чуть ли не тайком: «На заре нас отвезли на Внуковский аэродром и безо всяких почестей впихнули в самолет» [1072].

* * *

Еще до возвращения из Москвы югославской делегации стали поступать сведения из Бухареста о том, что портреты Тито неожиданно исчезли с витрин магазинов и что Югославия собирается присоединиться к плану Маршалла. А из Тираны сообщали, что советский поверенный в делах на одном приеме поднял тост за Тито, но с оговоркой, «если он своей деятельностью действительно укрепляет демократический фронт в мире». Чтобы усилить давление, через 10 дней Богдана Црнобрню, югославского министра внешней торговли, проинформировали в советской столице, что правительство Советского Союза собирается начать обсуждение нового экономического договора между государствами только к концу года[1073].

19 февраля 1948 г., как только Джилас, Бакарич и Кардель вернулись из Москвы, в самом узком кругу состоялось заседание политбюро ЦК КПЮ, на котором Джилас сделал сообщение о переговорах со Сталиным и другими советскими руководителями. Вопросы внешней политики не слишком волновали Тито, он считал, что тут больших разногласий между правительствами нет. Однако он выступил против федерации с Болгарией и прежде всего затронул проблему экономической и военной помощи как очевидных рычагов давления Сталина на Югославию. «Неясно, желает ли СССР, чтобы мы были сильной, вооруженной страной. Вооружение – огромный груз. Мы должны опираться прежде всего на собственные силы, внести поправки в Пятилетний план и обучиться строительству военной промышленности Советские товарищи из многого делают неправильные выводы. Мы должны проявить упорство в отношении нашей линии, в отношении укрепления роли Югославии в мире, что в конечном итоге и в интересах СССР»[1074].