Он обладал богатым опытом в этом отношении, и офицерамСедьмой кавалерийской дивизии приходилось всегда за него доплачивать.

На следующее утро ему пришло в голову навести порядок приотправке первых эшелонов полка. С этой целью он носился взад и вперёд вдольшпалер и проявил на вокзале такую кипучую энергию, что офицеры, руководившиеотправкой эшелонов, заперлись от него в канцелярии начальника станции.

Он появился перед самым вокзалом как раз в тот момент, когдакапельмейстер уже взмахнул рукой, чтобы начать «Храни нам, боже, государя!»

— Halt! — крикнул обер-фельдкурат, вырвав у негодирижёрскую палочку. — Рано. Я дам знак. А теперь rut![100]Я сейчас приду.

После того он пошёл на вокзал, пустился вдогонку за конвоеми остановил его криком: «Halt!»

— Куда? — строго спросил он капрала, которыйсовсем растерялся и не знал, что теперь делать.

Вместо него приветливо ответил Швейк:

— Нас везут в Брук, господин обер-фельдкурат. Еслихотите, можете ехать с нами. — И поеду! — заявил патер Лацина и,обернувшись к конвойным, крикнул: — Кто говорит, что я не могу ехать? Vorwarts!Marsch![101]

Очутившись в арестантском вагоне, обер-фельдкурат лёг налавку, а добряк Швейк снял свою шинель и подложил её патеру Лацине под голову.

Вольноопределяющийся, обращаясь к перепуганному капралу,заметил вполголоса:

— За обер-фельдкуратами следует ухаживать!

Патер Лацина, удобно растянувшись на лавке, начал объяснять:

— Рагу с грибами, господа, выходит тем вкуснее, чембольше положено туда грибов. Но перед этим грибы нужно обязательно поджарить слуком и только потом уже положить туда лаврового листа и лука.

— Лук вы уже изволили положить раньше, — заметилвольноопределяющийся.

Капрал бросил на него полный отчаяния взгляд — для негопатер Лацина хоть и пьяный, но всё же был начальством. Положение капрала былодействительно отчаянным.

— Господин обер-фельдкурат безусловно прав, —поддержал Швейк священника: — Чем больше луку, тем лучше. Один пивовар вПакомержицах всегда клал в пиво лук, потому что, говорят, лук вызывает жажду.Вообще лук очень полезная вещь. Печёный лук прикладывают также на чирьи.

Патер Лацина продолжал бормотать как сквозь сон.

— Всё зависит от кореньев, от того, сколько и какихкореньев положить. Но чтобы не переперчить, не… — Он говорил всё тише итише: — …не перегвоздичить, не перелимонить, перекоренить, перемуска…

Он не договорил и захрапел вперемежку с присвистом.

Капрал уставился на него с остолбенелым видом.

Конвойные смеялись втихомолку.

— Проснётся не скоро, — проронил Швейк. —Здорово нализался!

Капрал испуганно замахал на него рукой, чтобы замолчал.

— Чего там, — продолжал Швейк, — пьян вдрызг— и всё тут. А ещё в чине капитана! У них, у фельдкуратов, в каком бы чине онини были, у всех, должно быть, так самим богом установлено: по каждому поводунапиваются до положения риз. Я служил у фельдкурата Каца, так тот мог свойсобственный нос пропить. Тот ещё не такие штуки проделывал. Мы с ним пропилидароносицу и пропили бы, наверно, самого господа бога, если б нам под негосколько-нибудь одолжили.

Швейк подошёл к патеру Лацине, повернул его к стене и свидом знатока произнёс:

— Будет дрыхнуть до самого Брука… — и вернулся насвоё место, провожаемый страдальческим взглядом несчастного капрала,пробормотавшего:

— Надо бы пойти заявить.

— Это придётся отставить, — сказалвольноопределяющийся. — Вы начальник конвоя и не имеете права покидатьнас. Кроме того, по инструкции вы не имеете права отсылать, никого изсопровождающей стражи с донесением, раз у вас нет замены. Как видите, положениеочень трудное. Выстрелить в воздух, чтобы кто-нибудь прибежал, тоже не годится —тут ничего не случилось. Кроме того, существует предписание, что в арестантскомвагоне не должно быть никого, кроме арестантов и конвоя; сюда вход постороннимстрого воспрещается. А если б вы захотели замести следы своего проступка инезаметным образом попытались бы сбросить обер-фельдкурата на ходу с поезда, тоэто тоже не выгорит, так как здесь есть свидетели, которые видели, что вывпустили его в вагон, где ему быть не полагается. Да-с, господин капрал, этопахнет не чем иным, как разжалованием.

Капрал нерешительно запротестовал, что не он-де впустил ввагон старшего полевого священника, а тот сам к ним присоединился, как-никакфельдкурат — всё же начальство.

— Здесь только один начальник — вы, — неумолимовозразил вольноопределяющийся, а Швейк прибавил:

— Даже если бы к нам захотел присоединиться самгосударь император, вы не имели бы права этого разрешить. Это всё равно, какесли к стоящему на часах рекруту подходит инспектирующий офицер и просит егосбегать за сигаретами, а тот ещё начнёт расспрашивать, какого сорта сигаретыпринести. За такие штуки сажают в крепость.

Капрал робко заметил, что Швейк первый предложилобер-фельдкурату ехать вместе с ними.

— А я могу себе это позволить, господин капрал, —ответил Швейк, — потому что я идиот, но от вас этого никто не ожидал.

— Давно ли вы на сверхсрочной? — как бы междупрочим спросил капрала вольноопределяющийся.

— Третий год. Теперь меня должны произвести вовзводные.

— Можете на этом поставить крест, — цинично заявилвольноопределяющийся. — Я уже сказал, тут пахнет разжалованием.

— В конце концов какая разница, — отозвалсяШвейк, — убьют тебя взводным или простым рядовым. Правда, разжалованных,говорят, суют в самые первые ряды.

Обер-фельдкурат зашевелился.

— Дрыхнет, — объявил Швейк, удостоверившись, что сним всё в порядке. — Ему, должно быть, жратва приснилась. Одного боюсь,как бы с ним тут чего не приключилось. Мой фельдкурат Кац, так тот, бывало,налакается и ничего не чувствует во сне. Однажды, представьте…

И Швейк начал рассказывать случаи из своей практики уфельдкурата Отто Каца с такими увлекательными подробностями, что никто незаметил, как поезд тронулся.

Рассказ Швейка был прерван только рёвом, доносившимся иззадних вагонов. Двенадцатая рота, состоявшая сплошь из крумловских и кашперскихнемцев, галдела:

Warm ich kumm, wann ich kumm,