Заварилась каша. Кадлачак послал мне открытку, где напал наменя, утверждая, что это сойка, а вовсе не «ореховка» и что-де «ореховка» — эторабский перевод с немецкого Eichelhaher.[106]

Я ответил ему письмом, в котором изложил всю свою теориюотносительно «ореховки», пересыпав изложение многочисленными ругательствами ицитатами из Брема, мною самим придуманными.

Депутат Кадлачак ответил мне передовицей в «Сельскомобозрении».

Мой шеф, пан Фукс, сидел, как всегда, в кафе и читал местныегазеты, так как в последнее время зорко следил за заметками и рецензиями на моиувлекательные статьи в «Мире животных». Когда я пришёл в кафе, он показалголовой на лежащее на столе «Сельское обозрение» и что-то прошептал, посмотревна меня грустными глазами, — печальное выражение теперь не исчезало из егоглаз.

Я прочёл вслух перед всей публикой:

— «Многоуважаемая редакция! Мною замечено, что вашжурнал вводит непривычную и необоснованную зоологическую терминологию,пренебрегая чистотою чешского языка и придумывая всевозможных животных. Я ужеуказывал, что вместо общепринятого и с незапамятных времён употребляемогоназвания „сойка“ ваш редактор вводит название „желудничка“, что являетсядословным переводом немецкого термина „Eichelhaher“— сойка».

— Сойка, — безнадёжно повторил за мною издатель.

Я спокойно продолжал читать:

— «В ответ на это я получил от редактора вашего журнала«Мир животных» письмо, написанное в крайне грубом, вызывающем тоне и носящееличный характер. В этом письме я был назван невежественной скотиной —оскорбление, как известно, наказуемое. Так порядочные люди не отвечают назамечания научного характера. Это ещё вопрос, кто из нас большая скотина.Возможно, что мне не следовало делать свои возражения в открытом письме, анужно было написать закрытое письмо. Но ввиду перегруженности работой я необратил внимания на такие пустяки. Теперь же, после хамских выпадов вашегоредактора «Мира животных», я считаю своим долгом пригвоздить его к позорномустолбу. Ваш редактор сильно ошибается, считая меня недоучкой и невежественнойскотиной, не имеющей понятия о том, как называется та или иная птица. Язанимаюсь орнитологией в течение долгих лет и черпаю свои знания не из мёртвыхкниг, но в самой природе, у меня в клетках птиц больше, чем за всю свою жизньвидел ваш редактор, не выходящий за пределы пражских кабаков и трактиров.

Но всё это вещи второстепенные, хотя, конечно, вашемуредактору «Мира животных» не мешало бы убедиться, что представляет собой тот,кого он обзывает скотиной, прежде чем нападки эти выйдут в свет и попадутся наглаза читателям в Моравии, в Фридланде под Мистеком, где до этой статьи увашего журнала также были подписчики.

В конце концов дело не в полемике личного характера скаким-то сумасшедшим, а в том, чтобы восстановить истину. Поэтому повторяю ещёраз, что недопустимо выдумывать новые названия, исходя из дословного перевода,когда у нас есть всем известное отечественное — сойка».

— Да, сойка, — с ещё большим отчаянием в голосепроизнёс мой шеф.

Я спокойно читаю дальше, не давая себя прервать:

— «Когда неспециалист и хулиган берётся не за своёдело, то это наглость с его стороны. Кто и когда называл сойку ореховкой? Втруде «Наши птицы» на странице сто сорок восемь есть латинское название —«Ganulus glandarius В. А.». Это и есть сойка.

Редактор вашего журнала безусловно должен будет признать,что я знаю птиц лучше, чем их может знать неспециалист. Ореховка, потерминологии профессора Баера, является не чем иным, как mucifraga carycatectesВ., и это латинское «Б» не обозначает, как написал мне ваш редактор, начальнуюбукву слова «болван». Чешские птицеводы знают только сойку обыкновенную, и имне известна ваша «желудничка», придуманная господином, к которому именно иподходит начальная буква «Б», согласно его же теории.

Наглые выходки, направленные против личности, сути дела неменяют. Сойка останется сойкой, хотя бы ваш редактор даже наклал в штаны.Последнее явится только лишним доказательством того, что автор письма пишетлегкомысленно, не по существу дела, даже если он при этом в возмутительногрубой форме ссылался на Брема. Так, например, этот грубиян пишет, что сойка,согласно Брему, страница четыреста пятьдесят два, относится к отрядукрокодиловидных, в то время как на этой странице говорится о жулане илисорокопуде обыкновенном (Lanius minorl.) Мало того, этот, мягко выражаясь,невежда ссылается опять на Брема, заявляя, что сойка относится к отрядупятнадцатому, между тем как Брем относит вороновых к отряду семнадцатому, ккоторому принадлежат и вороны, семейства галок, причём автор письма настольконагл, что и меня назвал галкой (соlaeus) из семейства сорок, ворон синих, изподотряда болванов неотёсанных, хотя на той же странице говорится о сойкахлесных и сороках пёстрых».

— Лесные сойки, — вздохнул мой издатель,схватившись за голову. — Дайте-ка сюда, я дочитаю.

Я испугался, услышав, что издатель во время чтения началхрипеть.

— Груздяк, или дрозд чёрный, турецкий, — прохрипелон, — всё равно останется в чешском переводе чёрным дроздом, а серый дрозд— серым.

— Серого дрозда следует называть рябинником, илирябиновкой, господин шеф, — подтвердил я, — потому что он питаетсярябиной.

Пан Фукс отшвырнул газету и залез под бильярд, хрипяпоследние слова статьи: «Turdus»,[107] груздяк!

— К чёрту сойку! — орал он из-под бильярда. —Ореховка! Укушу!

Еле-еле его вытащили. Через три дня он скончался в узкомсемейном кругу от воспаления мозга.

Последние его слова перед кончиной в минуту просветленияразума были:

— Для меня важны не личные интересы, а общее благо. Сэтой точки зрения и примите моё последнее суждение как по существу, таки… — и икнул.

Вольноопределяющийся замолк на минуту, а затем не безехидства сказал капралу:

— Этим я хочу сказать, что каждый может попасть вщекотливое положение и что человеку свойственно ошибаться.

Из всего этого капрал понял только, что ему ставятся на видего собственные ошибки. Он отвернулся опять к окну и стал мрачно глядеть, какубегает дорога.

Конвойные с глупым видом переглядывались между собой. Швейкарассказ заинтересовал больше других.

— Нет ничего тайного, что не стало бы явным, —начал он. — Всё рано или поздно вылезает наружу, даже то, что какая-тодурацкая сойка не ореховка. Но очень интересно, что есть люди, которые на такуюштуку попадаются. Выдумать животное — вещь нелёгкая, но показать выдуманноеживотное публике — ещё труднее. Несколько лет тому назад в Праге некий Местекобнаружил сирену и показывал её на улице Гавличка, на Виноградах, за ширмой. Вширме была дырка, и каждый мог видеть в полутьме самое что ни на естьобыкновенное канапе, на котором валялась девка с Жижкова. Ноги у неё былизавёрнуты в зелёный газ, что должно было изображать хвост, волосы быливыкрашены в зелёный цвет, на руках были рукавицы на манер плавников, изкартона, тоже зелёные, а вдоль спины верёвочкой привязано что-то вроде руля.Детям до шестнадцати лет вход был воспрещён, а кому было больше шестнадцати, теплатили за вход, и всем очень нравилось, что у сирены большая задница, а на нейнаписано: «До свидания!» Зато насчёт грудей было слабо: висели у ней до самогопупка, словно у старой шлюхи. В семь часов вечера Местек закрывал панораму иговорил: «Сирена, можете идти домой». Она переодевалась и в десять часов вечераеё уже можно было видеть на Таборской улице. Она прогуливалась и будто случайноговорила каждому встречному мужчине: «Красавчик, пойдём со мной побалуемся».Ввиду того что у неё не было жёлтого билета, её вместе с другими «мышками»арестовал во время облавы пан Драшнер, и Местеку пришлось прикрыть своюлавочку.