Воинский поезд подходил к станции, где инспекция должна былаобходить вагоны. Поезд остановился.

— Так и знал, — сказал беспощадныйвольноопределяющийся, бросив многозначительный взгляд на капрала, —инспекция уже тут…

В вагон вошла инспекция.

Начальником воинского поезда по назначению штаба был офицерзапаса — доктор Мраз.

Для исполнения столь бестолковых дел всегда назначалиофицеров запаса. Мраз совсем потерял голову. Он вечно не мог досчитаться одноговагона, хотя до войны был преподавателем математики в реальном училище. Крометого, подсчёт команды по отдельным вагонам, произведённый на последней станции,расходился с итогом, подведённым после посадки на будейовицком вокзале. Когдаон просматривал опись инвентаря, оказывалось, что неизвестно откуда взялись двелишние полевые кухни. Мурашки пробегали у него по спине, когда онконстатировал, что неизвестным путём размножились лошади. В списке офицерскогосостава у него не хватало двух младших офицеров. В переднем вагоне, гдепомещалась полковая канцелярия, никак не могли отыскать пишущую машинку. Отэтого хаоса и суеты у него разболелась голова, он принял уже три порошкааспирина и теперь инспектировал поезд с болезненным выражением на лице.

Войдя вместе со своим сопровождающим в арестантское купе и просмотревбумаги, он принял рапорт от несчастного капрала, что тот везёт двух арестантови что у него столько-то и столько-то человек команды. Затем начальник поездасравнил правильность рапорта с данными в документах и осмотрел купе.

— А кого ещё везёте? — строго спросил он, указываяна обер-фельдкурата, который спал на животе, вызывающе выставив заднюю частьпрямо на инспекторов.

— Осмелюсь доложить, господин лейтенант, —заикаясь, пролепетал капрал. — Этот, эт…

— Какой ещё там «этотэт?» — недовольно заворчалМраз. — Выражайтесь яснее.

— Осмелюсь доложить, господин лейтенант, — ответилза капрала Швейк, — человек, который спит на животе, какой-то пьяныйгосподин обер-фельдкурат. Он к нам пристал и влез в вагон, а мы не могли еговыкинуть, потому что как-никак — начальство, и это было бы нарушениемсубординации. Вероятно, он перепутал штабной вагон с арестантским.

Мраз вздохнул и заглянул в свои бумаги. В бумагах не былодаже намёка на обер-фельдкурата, который должен был ехать этим поездом в Брук.У инспектора задёргался глаз. На предыдущей остановке у него вдруг прибавилисьлошади, а теперь — пожалуйте! — в арестантском купе ни с того ни с сегородился обер-фельдкурат.

Начальник поезда не придумал ничего лучшего, как приказатькапралу, чтобы тот перевернул спящего на животе обер-фельдкурата на спину, таккак в настоящем положении было невозможно установить его личность.

Капрал после долгих усилий перевернул обер-фельдкурата наспину, причём последний проснулся и, увидев перед собой офицера, сказал:

— Eh, servus, Fredy, was gibt's neues? Abendessen schonfertig?[108]

После этого он опять закрыл глаза и повернулся к стене.

Мраз моментально узнал в нём вчерашнего обжору изОфицерского собрания, известного объедалу на всех офицерских банкетах, и тиховздохнул.

— Пойдёте за это на рапорт, — сказал он капралу инаправился к выходу.

Швейк задержал его:

— Осмелюсь доложить, господин поручик, мне здесь неполагается находиться. Я должен был быть под арестом до одиннадцати, потому чтосрок мой вышел сегодня. Я посажен под арест на три дня и теперь уже долженехать с остальными в телячьем вагоне. Ввиду того, что одиннадцать часов ужедавно прошли, покорнейше прошу, господин лейтенант, высадить меня или перевестив телячий вагон, где мне надлежит быть, или же направить к господинуобер-лейтенанту Лукашу.

— Фамилия? — спросил Мраз, снова заглядывая в своибумаги.

— Швейк Йозеф, господин лейтенант.

— Мгм… вы, значит, тот самый Швейк, — буркнулМраз. — Действительно, вы должны были выйти из-под ареста в одиннадцать,но поручик Лукаш просил меня безопасности ради не выпускать вас до самогоБрука, чтобы вы в дороге опять чего-нибудь не натворили.

После ухода инспекции капрал не мог удержаться отязвительного замечания:

— Вот видите, Швейк, ни чёрта вам не помогло обращениек высшей инстанции! Ни чёрта оно не стоило! Дерьмо цена ему! Захочу, могу вамиобоими печку растопить.

— Господин капрал, — прервал его вольноопределяющийся. —Бросаться направо и налево дерьмом — аргументация более или менее убедительная,но интеллигентный человек даже в состоянии раздражения или в споре не долженприбегать к подобным выражениям. Что же касается смешных угроз, будто вы могли намиобоими печку растопить, та почему же, чёрт возьми, вы до сих пор этого несделали, имея к тому полную возможность? Вероятно, в этом сказалась вашадуховная зрелость и необыкновенная деликатность.

— Довольно с меня! — вскочил капрал. — Я васобоих в тюрьму могу упрятать.

— За что же, голубчик? — невинно спросилвольноопределяющийся.

— Это уж моё дело, за что, — храбрился капрал.

— Ваше дело? — переспросил с улыбкойвольноопределяющийся. — Так же, как и наше. Это как в картах: «Деньги вашибудут наши». Скорее всего, сказал бы я, на вас повлияло упоминание о том, чтовам придётся явиться на рапорт, а вы начинаете кричать на нас, явнозлоупотребляя служебным положением.

— Грубияны вы, вот что! — закричал капрал,набравшись храбрости и делая страшное лицо.

— Знаете, что я вам скажу, господин капрал, —сказал Швейк. — Я старый солдат, и до войны служил, и не знаю случая,чтобы ругань приводила к чему-нибудь хорошему. Несколько лет тому назад, помню,был у нас в роте взводный по фамилии Шрейтер. Служил он сверхсрочно. Его бы уждавно отпустили домой в чине капрала, но, как говорится, нянька его в детствеуронила. Придирался он к нам, приставал как банный лист; то это не так, то тоне по предписанию — словом, придирался, как только мог, и всегда нас ругал: «Несолдаты вы, а ночные сторожа». В один прекрасный день меня это допекло, и япошёл с рапортом к командиру роты. «Чего тебе?» — спрашивает капитан. «Осмелюсьдоложить, господин капитан, с жалобой на нашего фельдфебеля Шрейтера. Мыкак-никак солдаты его величества, а не ночные сторожа. Мы служим верой иправдой государю императору, а не баклуши бьём». — «Смотри у меня,насекомое, — ответил мне капитан. — Вон! И чтобы больше мне на глазане попадаться!» А я на это: «Покорнейше прошу направить меня на батальонный рапорт».Когда я на батальонном рапорте объяснил обер-лейтенанту, что мы не сторожа, асолдаты его императорского величества, он посадил меня на два дня, но я просилнаправить меня на полковой рапорт. На полковом рапорте господин полковник послемоих объяснений заорал на меня, что я идиот, и послал ко всем чертям. А яопять: «Осмелюсь доложить, господин полковник, прошу направить меня на рапорт вбригаду». Этого он испугался и моментально велел позвать в канцелярию нашегофельдфебеля Шрейтера, и тому пришлось перед всеми офицерами просить у меняпрощения за «ночных сторожей». Потом он нагнал меня во дворе и заявил, что ссегодняшнего дня ругаться не будет, но доведёт меня до гарнизонной тюрьмы. Стой поры я всегда был начеку, но всё-таки не уберёгся. Стоял я однажды на часаху цейхгауза. На стенке, как водится, каждый часовой что-нибудь оставлял напамять: нарисует, скажем, женские части или стишок какой напишет. А я ничего немог придумать и от скуки подписался как раз под последней надписью «ФельдфебельШрейтер — сволочь», фельдфебель, подлец, моментально на меня донёс, так какходил за мной по пятам и выслеживал, словно полицейский пёс. По несчастнойслучайности, над этой надписью была другая: «На войну мы не пойдём, на неё мывсе на…ём». А дело происходило в тысяча девятьсот двенадцатом году, когда нассобирались посылать против Сербии из-за консула Прохазки. Меня моментальноотправили в Терезин, в военный суд. Раз пятнадцать господа из военного судафотографировали стену цейхгауза со всеми надписями и моей подписью в том числе.Чтобы после исследовать мой почерк, меня раз десять заставляли писать «На войнумы не пойдём, на неё мы все на…ём», пятнадцать раз мне пришлось в ихприсутствии писать: «Фельдфебель Шрейтер — сволочь». Наконец приехалэксперт-графолог и велел мне написать: «Двадцать девятого июня тысяча восемьсотдевяносто седьмого года Кралов Двур изведал ужасы стихийного разлива Лабы».«Этого мало, — сказал судебный следователь. — Нам важно это «на…ём».Продиктуйте ему что-нибудь такое, где много «с» и «р». Эксперт продиктовал мне:«серб, сруб, свербёж, херувим, рубин, шваль». Судебный эксперт, видно, совсемзарапортовался и всё время оглядывался назад, на солдата с винтовкой. Наконецон сказал, что необходимо, чтобы я три раза подряд написал: «Солнышко уженачинает припекать: наступают жаркие дни», — это, мол, пойдёт в Вену.Затем весь материал отправили в Вену, и наконец выяснилось, что надписи сделаныне моей рукой, а подпись действительно моя, но в этом-то я и раньшепризнавался. Мне присудили шесть недель за то, что я расписался, стоя на часах,и по той причине, что я не мог охранять вверенный мне пост в тот момент, когдарасписывался на стене.