И через минуту из помещения для арестованных раздался такойрёв, что в коридоре задрожали стёкла:

Он пушку заряжал,

Ой, ладо, гей люди!

И песню распевал,

Ой, ладо, гей люди!

Снаряд вдруг пронесло,

Ой, ладо, гей люди!

Башку оторвало,

Ой, ладо, гей люди!

А он всё заряжал,

Ой, ладо, гей люди!

И песню распевал,

Ой, ладо, гей люди!

Во дворе раздались шаги и голоса.

— Это профос, — сказалвольноопределяющийся. — А с ним подпоручик Пеликан, он сегодня дежурный. Яс ним знаком по «Чешской беседе». Он офицер запаса, а раньше был статистиком водном страховом обществе. У него мы получим сигареты. А ну-ка, дёрнем ещё раз.

И Швейк с вольноопределяющимся грянули опять:

Он пушку заряжал…

Открылась дверь, и профос, видимо, подогретый присутствиемдежурного офицера, грубо крикнул:

— Здесь вам не зверинец!

— Пардон, — ответил вольноопределяющийся, —здесь филиал Рудольфинума. Концерт в пользу арестантов. Только что был законченпервый номер программы «Симфония войны».

— Прекратить, — приказал подпоручик Пеликан снапускной строгостью. — Надеюсь, вы знаете, что в девять часов вы должныспать, а не учинять дебош. Ваш концертный номер на площади слышно.

— Осмелюсь доложить, господин подпоручик, —ответил вольноопределяющийся, — мы не срепетировались как следует, бытьможет, получается некоторая дисгармония…

— Это он проделывает каждый вечер. — Профосстарался подзудить подпоручика против своего врага. — И вообще ведёт себяочень некультурно.

— Господин подпоручик, — обратился к Пеликанувольноопределяющийся, — разрешите переговорить с вами с глазу на глаз.Пусть профос подождёт за дверью.

Когда профос вышел, вольноопределяющийся по-свойскипопросил:

— Ну, гони сигареты, Франта… «Спорт»? И у тебя, улейтенанта, не нашлось ничего получше? Ладно, и на том спасибо. Да! И спичкитоже.

— «Спорт», — сказал он пренебрежительно после уходаподпоручика. — И в нужде человек не должен опускаться. Курите, дружище, испокойной ночи. Завтра нас ожидает Страшный суд.

Перед сном вольноопределяющийся не забыл спеть:

Горы, и долы, и скалы высокие — наши друзья,

Ах, дорогая моя…

Нам не вернуть того, что любили мы…

Рекомендуя Швейку полковника Шрёдера как изверга,вольноопределяющийся в известной мере ошибался, ибо полковник Шрёдер не былсовершенно лишён чувства справедливости, что становилось особенно заметно,когда он оставался доволен вечером, проведённым в обществе офицеров в одном изресторанов. Но если не оставался доволен…

В то время как вольноопределяющийся разражался уничтожающейкритикой полковых дел, полковник Шрёдер сидел в ресторане среди офицеров ислушал, как вернувшийся из Сербии поручик Кречман, раненный в ногу (его боднулакорова), рассказывал об атаке на сербские позиции; он наблюдал это из штаба, ккоторому был прикомандирован.

— Ну вот, выскочили из окопов… По всей линии в двакилометра перелезают через проволочные заграждения и бросаются на врага. Ручныегранаты за поясом, противогазы, винтовки наперевес, готовы и к стрельбе и кштыковому бою. Пули свистят. Вот падает один солдат — как раз в тот момент,когда вылезает из окопа, другой падает на бруствере, третий — сделав несколькошагов, но лавина тел продолжает катиться вперёд с громовым «ура» в туче дыма ипыли! А неприятель стреляет со всех сторон, из окопов, из воронок от снарядов истрочит из пулемётов. И опять падают солдаты. Наш взвод пытается захватитьнеприятельские пулемёты. Одни падают, но другие уже впереди. Ура!! Падаетофицер… Ружейная стрельба замолкла, готовится что-то ужасное… Снова падаетцелый взвод. Трещат неприятельские пулемёты: «Тра-тата-тата-та!» Падает…Простите, я дальше не могу, я пьян…

Офицер с больной ногой умолк и, тупо глядя перед собой,остался сидеть в кресле. Полковник Шрёдер с благосклонной улыбкой стал слушать,как капитан Спиро, ударяя кулаком по столу, словно с кем-то споря, нёсоколесицу:

— Рассудите сами: у нас под знамёнами австрийские уланы-ополченцы,австрийские ополченцы, боснийские егеря, австрийская пехота, венгерские пешиегонведы, венгерские гусары, гусары-ополченцы, конные егеря, драгуны, уланы,артиллерия, обоз, сапёры, санитары, флот. Понимаете? А у Бельгии? Первый ивторой призыв составляют оперативную часть армии, третий призыв несёт службу втылу… — Капитан Спиро стукнул по столу кулаком: — В мирное время ополчениенесёт службу в стране!

Один из молодых громко, чтобы полковник услышал иудостоверился в непоколебимости его воинского духа, твердил своему соседу:

— Туберкулёзных я посылал бы на фронт, это им пойдёт напользу, да и, кроме того, — лучше терять убитыми больных, чем здоровых.

Полковник улыбался. Но вдруг он нахмурился и, обращаясь кмайору Венцелю, спросил:

— Удивляюсь, почему поручик Лукаш избегает нашегообщества? С тех пор как приехал, он ни разу не был среди нас.

— Стихи пишет, — насмешливо отозвался капитанСангер. — Не успел приехать, как уже влюбился в жену инженера Шрейтера,увидав её в театре.

Полковник поморщился:

— Говорят, он хорошо поёт куплеты.

— Ещё в кадетском корпусе всех нас забавлялкуплетами, — ответил капитан Сагнер. — А анекдоты рассказывает — одноудовольствие! Не знаю, почему он сюда не ходит.

Полковник сокрушённо покачал головой:

— Нету нынче среди офицеров былого товарищества.Раньше, я помню, каждый офицер старался что-нибудь привнести в общее веселье.Поручик Данкель — служил такой, — так тот, бывало, разденется донага,ляжет на пол, воткнёт себе в задницу хвост селёдки и изображает русалку.Другой, подпоручик Шлейснер, умел шевелить ушами, ржать, как жеребец, подражатьмяуканью кошки и жужжанию шмеля. Помню ещё капитана Скодай. Тот, стоило намзахотеть, приводил с собой трёх девочек-сестёр. Он их выдрессировал, словнособак. Поставит их на стол, и они начинают в такт раздеваться. Для этого онносил с собой дирижёрскую палочку, и — следует отдать ему должное — дирижёр онбыл прекрасный! Чего только он с ними на кушетке не проделывал. А однажды велелпоставить посреди комнаты ванну с тёплой водой, и мы один за другим должны былис этими тремя девочками купаться, а он нас фотографировал.

При одном воспоминании об этом полковник Шрёдер блаженноулыбнулся.