— Слава богу, — подумал поручик вслух. —Наконец то он там!

В тёмной тюрьме Мариинских казарм Швейка сердечно встретилвалявшийся на соломенном матраце толстый вольноопределяющийся. Он сидел там ужевторой день и ужасно скучал. На вопрос Швейка, за что он сидит,вольноопределяющийся ответил, что за сущую ерунду. Ночью на площади подгалереей он в пьяном виде случайно съездил по шее одному артиллерийскомупоручику, собственно говоря, даже не съездил, а только сбил у него с головыфуражку. Вышло это так: артиллерийский поручик стоял ночью под галереей и, повсей видимости, охотился за проституткой. Вольноопределяющийся, к которомупоручик стоял спиной, принял его за своего знакомого, вольноопределяющегосяФрантишека Матерну.

— Точь-в-точь такой же заморыш, — рассказывал онШвейку. — Ну, я это потихоньку подкрался сзади, сшиб с него фуражку иговорю: «Здорово, Франта!» А этот идиотина как начал свистеть! Ну, патруль иотвёл меня. Возможно, — предположил вольноопределяющийся, — ему приэтом раза два и попало по шее, но, по-моему, это дела не меняет, потому что тутошибка явная. Он сам признаёт, что я сказал: «Здорово, Франта!» — а его зовутАнтоном. Дело ясное, но мне может повредить то, что я сбежал из госпиталя, аесли вскроется дело с «книгой больных»…

— Когда меня призывали, — продолжал он, — язаранее снял комнату здесь, в Будейовицах, и старался обзавестись ревматизмом.Три раза подряд напивался, а потом шёл за город, ложился в канаву под дождём иснимал сапоги. Но ничего не помогало. Потом я целую неделю зимой по ночам ходилкупаться в Мальше, но добился совсем другого: так, брат, закалился, что потомцелую ночь спал у себя во дворе на снегу и, когда меня утром будили домашние,ноги у меня были тёплые, словно я лежал в тёплых туфлях. Хоть бы ангинусхватить! Нет, ни черта не получалось! Да что там: ерундовый триппер и то немог поймать! Каждый божий день я ходил в «Порт-Артур», кое-кто из моих коллегуже успел подцепить там воспаление семенных желез, их оперировали, а у меняиммунитет. Чертовски, брат, не везёт! Наконец познакомился я «У розы» с одниминвалидом из Глубокой, и он мне сказал, чтобы я заглянул к нему в воскресенье вгости на квартиру, и ручался, что на следующий же день ноги у меня будут, чтотвои вёдра. У него были дома шприц и игла для подкожного впрыскивания. Идействительно, я из Глубокого еле-еле домой дошёл. Не подвёл, золотая душа!Наконец-то я добился мышечного ревматизма. Моментально в госпиталь — и делобыло в шляпе! Потом счастье ещё раз улыбнулось мне: в Будейовицы, в госпиталь,был переведён мой родственник, доктор Масак из Жижкова. Только ему я обязан,что так долго продержался в госпитале. Я, пожалуй, дотянул бы там и доосвобождения от службы, да сам испортил себе всю музыку этим несчастным«Krankenbuch`ом».[75] Штуку я придумал знаменитую: раздобылсебе большую конторскую книгу, налепил на неё наклейку и вывел: «Krankenbuchdes 91, Reg.», рубрики и всё прочее, как полагается. В эту книгу я заносилвымышленные имена, род болезни, температуру. Каждый день после обхода врача янахально выходил с книгой под мышкой в город. У ворот госпиталя всегда дежурилиополченцы, так что и в этом отношении я был застрахован: покажу им книгу, а онимне под козырёк. Обыкновенно я шёл к одному знакомому чиновнику из податногоуправления, переодевался у него в штатское и отправлялся в пивную. Там, в своейкомпании, мы вели различные предательские разговорчики. Скоро я так обнаглел,что и переодеваться в штатское не стал, а ходил по городу и по трактирам вполной форме. В госпиталь, на свою койку, я возвращался только под утро, а еслименя останавливал ночью патруль, я, бывало, покажу только «Krankenbuch»Девяносто первого полка, больше меня ни о чём не спрашивают. У ворот госпиталяопять, ни слова не говоря, показывал книгу и всегда благополучно добирался досвоей койки… Обнаглел, брат, я так, что мне казалось, никто ничего мне сделатьне может, пока не произошла роковая ошибка ночью, на площади, под арками. Этаошибка ясно мне доказала, что не все деревья, товарищ, растут до неба. Гордостьпредшествует падению. Что слава? Дым. Даже Икар обжёг себе крылья. Человек-тохочет быть гигантом, а на самом деле он дерьмо. Так-то, брат! В другой разбудет мне наукой, чтобы не верил случайности, а бил самого себя по морде двараза в день, утром и вечером, приговаривая: осторожность никогда не бываетизлишней, а излишество вредит. После вакханалий и оргий всегда приходитморальное похмелье. Это, брат, закон природы. Подумать только, что я всё делосебе испортил! Глядишь, я бы уже был feiddienstungfahig.[76]Такая протекция! Околачивался бы где-нибудь в канцелярии штаба по пополнениювоинских частей… Но моя собственная неосторожность подставила мне ножку.

Свою исповедь вольноопределяющийся закончил торжественно:

— И Карфаген пал, от Ниневии остались одни развалины,дорогой друг, но всё же — выше голову! Пусть не думают, что если меня пошлют нафронт, то я сделаю хоть один выстрел. Regimentsraport![77]Исключение из школы! Да здравствует его императорского и королевскоговеличества кретинизм! Буду я ещё корпеть в школе и сдавать экзамены! Кадет,юнкер, подпоручик, поручик… Начхать мне на них! Offiziersschule! Behandlungjener Schuler derselben, welche einen Jahrgang repetiren mussen![78]Вся армия разбита параличом! На каком плече носят винтовку: на левом или направом? Сколько звёздочек у капрала? Evidenzhaltung Militarreservemanner!Himmelherrgott,[79] курить нечего, братец! Хотите, я научу васплевать в потолок? Посмотрите, вот как это делается. Задумайте перед этимчто-нибудь, и ваше желание исполнится. Пиво любите? Могу рекомендовать вам отличнуюводу, вон там, в кувшине. Если хотите вкусно поесть, рекомендую пойти в«Мещанскую беседу». Кроме того, со скуки рекомендую вам заняться сочинениемстихов. Я уже создал здесь целую эпопею:

Профос дома? Крепко спит,

Пока враг не налетит.

Тут он встанет ото сна,

Мысль его, как день, ясна;

Против вражьей канонады

Он воздвигнет баррикады,

Пустит в ход скамейку, нару

И затянет, полон жару,

В честь австрийского двора:

«Мы врагу готовим кару,

Императору ура!»

— Видите, товарищ, — продолжал толстяквольноопределяющийся, — а вы говорите, что в народе уже нет прежнегоуважения к нашей обожаемой монархии. Арестант, которому и покурить-то нечего икоторого ожидает полковой рапорт, являет нам прекраснейший пример приверженностик трону и сочиняет оды единой и неделимой родине, которую лупят и в хвост и вгриву. Его лишили свободы, но с уст его льются слова безграничной преданностиимператору. «Morituri te salutant, caesar!» — Идущие на смерть, тебяприветствуют, цезарь. А профос — дрянь. Нечего сказать, хорош у нас слуга!Позавчера я ему дал пять крон, чтобы он сбегал за сигаретами, а он, сукин сын,сегодня утром мне заявляет, что здесь курить нельзя, ему, мол, из-за этогобудут неприятности. А эти пять крон, говорит, вернёт мне, когда будет получка.Да, дружок, нынче никому нельзя верить. Лучшие принципы морали извращены.Обворовать арестанта, а? И этот тип ещё распевает себе целый день: «Wo mansingt, da leg'dich sicher nieder, bose Leute haben keine Lider!»[80]Вот негодяй, хулиган, подлец, предатель!