— Клянусь богу всемогущему и вам, господин вахмистр,что ничего о том, что здесь видела и слышала, никому до смерти своей не скажуни слова, даже если меня будут спрашивать. Да поможет мне в этом господь бог!

— Теперь поцелуйте крест, — приказал вахмистрпосле того, как бабка Пейзлерка, громко всхлипывая, повторила присягу и набожноперекрестилась. — Так, а теперь отнесите распятие туда, где его взяли, искажите там, что оно понадобилось мне для допроса.

Ошеломлённая Пейзлерка на цыпочках вышла с распятием изкомнаты, и через окно видно было, как она шла по дороге, поминутно оглядываясьна жандармское отделение, будто желая убедиться, что это был не сон и онадействительно только что пережила одну из самых страшных минут в своей жизни.

Вахмистр между тем переписывал свой рапорт, который он ночьюдополнил кляксами, размазав их по тексту, словно мармелад.

Он всё переделал заново и вспомнил, что позабыл допроситьШвейка ещё об одной вещи. Он велел привести Швейка и спросил его:

— Умеете фотографировать?

— Умею.

— А почему не носите с собой аппарата?

— Потому что его у меня нет, — чистосердечнопризнался Швейк.

— А если бы аппарат у вас был, вы быфотографировали? — спросил вахмистр.

— Если бы да кабы, то во рту росли бобы, —простодушно ответил Швейк, встречая спокойным взглядом испытующий взглядвахмистра.

У вахмистра в этот момент опять так разболелась голова, чтоон не мог придумать другого вопроса, кроме как:

— Трудно ли фотографировать вокзалы?

— Легче, чем что другое, — ответил Швейк. —Во-первых, вокзал не двигается, а стоит на одном месте, а во-вторых, ему ненужно говорить: «Сделайте приятную улыбку».

Теперь вахмистр мог дополнить свой рапорт. «Zu dem Bericht№ 2172 melde ich…»[69] В этом дополнении вахмистр дал волюсвоему вдохновению:

«При перекрёстном допросе арестованный, между прочим,показал, что умеет фотографировать и охотнее всего делает снимки вокзалов. Хотяпри обыске фотографического аппарата у него не было обнаружено, но имеетсяподозрение, что таковой у него где-нибудь спрятан и не носит он его с собой,чтоб не возбуждать подозрений; это подтверждается и его собственным признаниемо том, что он делал бы снимки, если б имел при себе аппарат…»

С похмелья вахмистр в своём донесении о фотографировании всёбольше и больше запутывался. Он писал:

«Из показаний арестованного совершенно ясно вытекает, чтотолько неимение при себе аппарата помешало ему сфотографировать железнодорожныестроения и вообще места, имеющие стратегическое значение. Не подлежит сомнению,что свои намерения он привёл бы в исполнение, если б вышеупомянутыйфотографический аппарат, который он спрятал, был у него под рукой. Толькоблагодаря тому обстоятельству, что аппарата при нём не оказалось, никакихснимков обнаружено у него не было».

Вахмистр был очень доволен своим произведением и с гордостьюпрочёл его ефрейтору.

— Недурно получилось, — сказал он. — Видите,вот как составляются доклады. Здесь всё должно быть. Следствие, милейший, нетакая уж простая штука, и главное — умело изложить всё в докладе, чтобы ввысшей инстанции только рот разинули. Приведите-ка его ко мне. Пора с этимделом покончить.

— Итак, господин ефрейтор отведёт вас в окружноежандармское управление в Писек, — важно сказал вахмистр Швейку. —Согласно предписанию, полагается отправить вас в ручных кандалах, но, ввидутого что вы, по моему мнению, человек порядочный, кандалов мы на вас не наденем.Я уверен, что и по дороге вы не предпримете попытки к бегству. — Вахмистр,видно, тронутый добродушием, написанным на швейковской физиономии, прибавил: —И не поминайте меня лихом. Отведите его, господин ефрейтор, вот вам моёдонесение.

— Счастливо оставаться, — мягко сказалШвейк. — Спасибо вам, господин вахмистр, за всё, что вы для меня сделали.При случае черкну вам письмецо. Если попаду в ваши края, обязательно зайду квам в гости.

Швейк с ефрейтором вышли на шоссе, и каждый встречный, видя,как они увлечены дружеской беседой, решил бы, что это старые знакомые, которыхсвёл случай, и теперь они вместе идут в город, скажем, в костёл.

— Никогда не думал, — говорил Швейк, — чтодорога в Будейовицы окажется такой трудной. Это напоминает мне случай смясником Хаурой из Кобылис. Очутился он раз у памятника Палацкому на Морани иходил вокруг него до самого утра, думая, что идёт вдоль стены, а стене этой никонца ни краю. Он пришёл в отчаянье. К утру он совершенно выбился из сил изакричал «караул!», а когда прибежали полицейские, он их спросил, как емупройти домой в Кобылисы, потому что, говорит, иду я вдоль какой-то стены ужепять часов, а ей конца не видать. Полицейские его забрали, а он там в участкевсё расколотил.

Ефрейтор не сказал ни слова и подумал: «На кой ты мне всёэто рассказываешь? Опять начал заправлять арапа насчёт Будейовиц». Онипроходили мимо пруда, и Швейк поинтересовался, много ли в их районе рыболовов,которые без разрешения ловят рыбу.

— Здесь одни браконьеры, — ответилефрейтор. — Прежнего вахмистра утопить хотели. Сторож у пруда стреляет имв задницу нарезанной щетиной, но ничего не помогает — у них в штанах жесть.

И ефрейтор слегка коснулся темы о прогрессе, о том, до чеголюди дошли и как один другого обставляет, и затем развил новую теорию о том,что война — великое благо для всего человечества, потому что заодно спорядочными людьми перестреляют многих негодяев и мошенников.

— И так на свете слишком много народу, — произнёсон глубокомысленно. — Всем стало тесно, людей развелось до чёрта!

Они подходили к постоялому двору.

— Сегодня чертовски метёт, — сказалефрейтор. — Я думаю, не мешало бы пропустить по рюмочке. Не говорите тамникому, что я вас веду в Писек. Это государственная тайна.

Перед глазами ефрейтора запрыгала инструкция из центра оподозрительных лицах и об обязанностях каждого жандармского отделения«изолировать этих лиц от местного населения и строго следить, чтобы отправка ихв следующую инстанцию не давала повода к распространению излишних толков ипересудов среди населения».

— Не вздумайте проговориться, что вы за птица, —сказал он. — Никому нет дела до того, что вы натворили. Не давайте поводадля паники. Паника в военное время — ужасная вещь. Кто-нибудь сболтнёт — и пойдётпо всей округе! Понимаете?.

— Я панику устраивать не буду, — сказал Швейк идействительно держал себя соответственно с этим заявлением.