Однако, прежде чем успела нырнуть в ничто, блоха — последняяиз тех, что ползали по ней в предыдущем месте и которая пережила путешествие вовремени и пространстве, притаившись в складках курточки, — длинным прыжкомсоскочила на портовую сваю.

В тот же вечер блоха поселилась в вылинявшей шерсти крысы,старого самца, ветерана множества крысиных битв, о чем свидетельствовалооткушенное у самого черепа ухо. В тот же вечер блоха и крыса прошли на корабль.А уже на следующее утро отправились в рейс. На холке,[40] старом, запущенном идонельзя грязном.

Холк назывался «Катриона». Этому названию суждено было войтив историю. Но тогда об этом никто еще не знал.

* * *

Следующее место — хоть действительно трудно было в этоповерить — поразило Цири картиной воистину идиллической. Над спокойной ленивойрекой, несущей воды меж склонившимися над нею ивами, ольхами и дубами, совсемрядышком с мостом, стягивающим берега изящной каменной дугой, среди мальв стоялпокрытый камышами трактир, увитый диким виноградом. Над крыльцом покачиваласьвывеска с золочеными буквами. Буквами, совершенно незнакомыми Цири. Но навывеске красовалось вполне удачное изображение кошки, поэтому она предположила,что трактир называется «У черной кошки».

Струившийся из трактира аромат еды притягивал как магнит.Цири не стала раздумывать. Поправила меч на спине и вошла.

Внутри было пусто, только за одним столом сидели троемужчин. Деревенские на вид. На нее они даже не взглянули. Цири присела в углу,спиной к стене.

Трактирщица, полная женщина в чистейшем фартуке и рогатомчепце, подошла и спросила о чем-то. Ее голос звучал непривычно звонко, номелодично. Цири указала пальцем на раскрытый рот, пошлепала себя по животу,затем срезала с курточки одну из серебряных пуговиц и положила на стол. Видяудивленный взгляд, она взялась было за вторую пуговицу, но женщина удержала еедвижением руки и слегка шипящими, но приятно звучащими словами.

Эквивалентом пуговицы оказалась миска густой овсянойпохлебки, глиняный горшочек фасоли с копченой грудинкой, хлеб и кувшинразбавленного вина. Проглотив первую ложку, Цири подумала, что, пожалуй,расплачется. Но сдержалась. Ела медленно. Наслаждаясь едой.

Трактирщица подошла, вопросительно зазвенела, приложив щекук сложенным ладоням. Останется ли гостья на ночь?

— Не знаю, — сказала Цири. — Возможно. Вовсяком случае, благодарю за предложение.

Женщина улыбнулась и ушла на кухню.

Цири расстегнула пояс, откинулась спиной к стене.Задумалась, что делать дальше. Место — особенно по сравнению с несколькимипредыдущими — было приятным, вызывало желание остаться подольше. Однако оназнала, что излишняя доверчивость может оказаться опасной, а неосторожность —губительной.

Черная кошка, точно такая, как на вывеске трактира, явиласьневедомо откуда, потерлась о ее щиколотку, выгибая спинку. Цири погладила ее,кошка слегка ткнулась головкой в ее руку, села и принялась вылизывать шкурку нагруди. Цири глядела.

Она видела Ярре, сидевшего у костра в кругу каких-тонеприятных на вид оборванцев. Все грызли что-то, что напоминало кускидревесного угля.

— Ярре?

— Так надо, — сказал юноша, глядя в пламякостра. — Я читал об этом в «Истории войн», произведении маршалаПеллигрима. Так надо, когда родина в опасности.

— Что надо? Уголь грызть?

— Да. Именно так. Родина-Мать зовет. А частично изличных побуждений.

— Цири, не спи в седле, — говорит Йеннифэр. —Мы подъезжаем.

На домах города, к которому они подъезжают, на всех дверях иворотах видны большие кресты, нарисованные мелом или белой краской. Клубитсяплотный и вонючий дым, дым от костров, на которых жгут трупы. Йеннифэр,кажется, этого не замечает.

— Мне надо сделать себя красивее.

Перед ее лицом, над ушами лошади, висит зеркальце. Гребеньтанцует в воздухе, расчесывает черные локоны. Йеннифер действует только чарами,совсем не пользуясь руками, потому что…

Потому что ее руки — месиво застывшей крови.

— Мамочка! Что они с тобой сделали?

— Поднимись, девочка, — говорит Койон. —Пересиль боль и поднимись на гребень! Иначе ты станешь трусить. Ты хочешь доконца жизни умирать от страха?

Его желтые глаза нехорошо горят. Он зевает. Его острые зубкиблещут белизной. Это вовсе не Койон. Это кошка. Черная кошка…

Шагает многомильная колонна солдат, над ними колышется леспик, развевается море хоругвей. Ярре тоже идет, на голове у него круглый шлем,на плече пика, такая длинная, что ему приходится крепко держать ее обеимируками, иначе она его перевернет. Грохочут бубны, вопят дудки, гудит солдатскоепение. Над колонной носятся и каркают вороны. Множество ворон…

Берег озера, на пляже шапки взбитой пены, выброшенные исгнившие камыши. На озере остров. Башня. Зубчатый, топорщащийся наростаминавесных бойниц донжон. Над башней темно-синее вечернее небо, светит луна —блестящий, перерубленный пополам золотой талер. На террасе в креслах двеженщины, закутанные в шубы. Мужчина в лодке…

Зеркала и гобелен.

Цири поднимает голову. Напротив нее за столом сидит ЭрединБреакк Глас..

— Ты не можешь не знать, — говорит он, показывая вулыбке ровные зубы, — что только оттягиваешь неизбежное. Ты — наша, и мыдостанем тебя.

— Аккурат!

— Ты вернешься к нам. Немного поболтаешься по местам ивременам, потом натолкнешься на Спираль, а на Спирали мы тебя достанем. В своймир и свое время ты уже не возвратишься никогда. Впрочем, и поздно уже. Тебепросто не к кому возвращаться. Люди, которых ты знала, давно умерли, их могилыпоросли бурьяном и провалились. Их имена забыты. Твое, впрочем, тоже.

— Лжешь! Не верю!

— Веришь — не веришь, дело твое. Повторяю: вскоре тынаткнешься на Спираль, а я уже буду там ждать. Ведь ты втайне этого желаешь, meelaine luned.

— Ты не иначе как бредишь!

— Мы, Aen Elle, чувствуем такие вещи. Ты была мноюувлечена, ты хотела меня и боялась своего желания. Ты хотела меня и продолжаешьхотеть, Зиреаэль! Меня. Моих рук. Моего прикосновения…