Ждали князей. Чурила с княгиней появились позже многих, ноне запоздали.

– Приедет ли Мстицлейв конунг? – спросилВиглафссон, ведя их в распахнутые ворота. – Я его приглашал…

– Не смог он, – сказала Звениславка. – Уж ты,Виглавич, не серчай.

Чурила добавил:

– Не думай на старого… недужен он. Кости болят.

Халльгрим кивнул и ни о чём больше не спрашивал.

Чурилу, самого знатного на пиру, провели к почётному месту –вышитой подушке посередине скамьи. Халльгрим сел поблизости, Звениславкуустроил между князем и собой. Почти как раньше, в Торсфиорде… Братья селирядом.

Велик и просторен был новый дом сына Ворона. Хватило места исвоим, и гостям, никто в обиде не остался. Все расселись, кто выше, кто ниже,по старшинству. Разглядывали жениха и невесту.

Вигдис сидела рядом с Халльгримом, по левую руку. Долго ондумал, как поведёт её за этот стол, как при всех наречёт Рунольвову дочкусвоей… Думал и о том, не придётся ли в день торжества смирять её непокорство.Не пришлось. Вигдис без слова отдала себя в руки рабынь, которые причесали её иодели. Молча вышла к гостям… И подле Виглафссона сидела точно неживая. Только идрожало в глазах отражение пламени, да еле заметно колебались на груди овальныесеребряные фибулы.

Гости обводили глазами непривычно низкие – по коленосидевшим – столы, деревянную и лепную посуду, придирчиво нюхали незнакомыеяства. Удивляло всё: даже свет и тепло, шедшие от очага. У князя на пирах,случалось, в окна гридницы влетали снежинки. А здесь, похоже, и зимой пировалибез шуб…

Вот поднялся хозяин. И по тому, как разом притихли урмане,стало ясно, что пир начался.

– Первый кубок – за конунга! – сказал Халльгримгромко. Низкий голос морехода был отчётливо слышен в самых отдаленных углах.Слуга налил ему браги, и Халльгрим, по обычаю пронеся кубок над огнём, протянулего Чуриле. Зеленоватое рейнское стекло лучилось и мерцало.

– Скажи, Торлейв конунг…

Чурила поднялся. Принял кубок. И заговорил – ко всеобщемуудивлению, на северном языке.

Кременецкие стали переглядываться. Сердито нахмурился ВышатаДобрынич. Кто не понимает, тому всюду чудится подвох. Неотрывно смотрела намужа юная княгиня. Готовилась подсказать, если запнется. Но князь говорилгладко. Даром, что ли, учил всё это несколько дней. Зато теперь урманеулыбались, подталкивали друг друга. Даже у Хельги, и у того помягчели свирепыеглаза.

– Прадеды наши издавна смотрели на север, –говорил Чурила Мстиславич. – Разное видели… Бывало, торговые гостиприезжали, привозили красный товар. А то и дрались, с боевым щитом ходили. Неродит трусов земля Норэгр! Воины славные! А только говорят у нас так: худой мирлучше доброй ссоры. Пролитого не поднимешь, битого не воротишь. А где лад, тами клад!

Помолчал, обводя взглядом скамьи. И продолжал:

– Рад я, что стал у нас в городе новый конец. Крепчестоит Господин Кременец, прибыл силой урманской! Рубился я на мечах сХалльгримом Виглавичем и никому того не желаю. Зовёшь ты меня, Виглавич,конунгом. Хочу и я назвать тебя своим ярлом…

Он опустил кубок, нагнулся, поднял что-то со скамьи.Халльгрим же встал… и поклонился – сколько себя помнил, кажется, в первый раз.

Очень старательно он выговорил по-словенски:

– Спасибо, Торлейв конунг сын Мстицлейва. Спасибо задоброе слово и за честь. Но она не про меня. Были у меня в роду могучие мужи, икаждого люди звали просто хёвдингом. Не мне переступать через славу тех, чьихподвигов я не повторил.

Он хотел вернуться на место, но Чурила его остановил:

– Погоди… Не берёшь ты от меня чести, но меч я тебе всёже подарю.

Он вынул его из богатых ножен и подал Халльгриму какподобает: рукоятью вперёд. Меч был из тех, что делал Людота, длинный,атласно-серый, с широким бороздчатым клинком… Крестовина и рукоять переливалисьразноцветной эмалью.

Устоять перед подобным подарком было невозможно. Вздохвосхищения пронёсся по длинному дому. Халльгрим бережно, двумя руками принялдрагоценный меч и сказал так:

– Я всегда удивлялся удаче моего отца. Он ведь ходилграбить в Гардарики и возвращался с добычей. Ты был первым, с кем я сошёлся вэтой стране один на один… И если судить по тебе, то у вас тут не Странагородов, а сущий Йотунхейм – мир великанов! Я не уступил тебе тогда, но малосожалею, что Одину не было угодно испытывать наше мужество до конца. Пусть этотмеч переломится у меня в руке, если я буду служить тебе плохо!

Он взял наполненный рог, поднял его над пламенем и громкоповторил:

– За конунга!

В самый разгар веселья распахнулась дверь, и десяток сильныхпарней втащили на верёвках огромного живого кабана.

Пировавшие зашумели, стали вскакивать с мест, подходитьпоближе. Мёд и ячменное пиво выплёскивались на утоптанный пол.

Когда же любопытство улеглось, не спеша поднялся ХельгиВиглафссон. Зачем-то посмотрел на Звениславку и пошёл прямо к вепрю. Пошёл, иему уступили дорогу.

Связанное чудовище глухо урчало, поводя налитыми кровью,человечески яростными глазами. Хельги положил руку на ворочавшийся загривок. Имногие потом говорили, что он сильно побледнел.

– Узнал я, что есть в Гардарики обычай: жене конунгадержать дружину с конунгом наравне! – прозвучал его голос. – Хорошийобычай! Ещё я узнал, что у Ас-стейнн-ки, жены Торлейва конунга, воинов нет… Ябуду ей служить со всеми моими людьми. И пусть палуба рассохнется у меня подногами, если она когда-нибудь сможет сказать, будто у неё плохой хирд!

Этот обет прозвучал в полной тишине. Но едва Хельги кончил,как послышался такой крик, такой шум, что кое-кто из гостей подхватился с мест.Над огнём одновременно сверкнуло не менее полусотни мечей. Воины размахивалиими и колотили в снятые со стен щиты. Вапнатак!

А Хельги осушил свой рог, и кабана выволокли во двор. Егозарежут и позже подадут жертвенное мясо к столу. И тогда обет среднегоВиглафссона дойдёт до слуха Богов…

Потом опять поднялся Халльгрим и проговорил раздельно игромко, так, что услышали даже занятые шумной беседой:

– Скегги сын Орма, подойди сюда!

Скегги сидел далеко-далеко от вождя, возле двери, в самоммалопочётном углу. Он до того не ждал обращения, что сперва попросту не услышалего и продолжал есть. И не сразу понял, почему сидевшие рядом стали выпихиватьего из-за стола.

Эйнар Утопленник подтолкнул Скегги на середину:

– Иди, иди. Тебя хёвдинг зовёт.

Робея, малыш подошёл туда, где сидел грозный Виглафссон, иостановился перед ним, теребя край рубашки, ещё той, что Видга купил ему вБирке… Халльгрим смотрел строго, но, кажется, совсем не был сердит. Да и за чтобы?