Посмотреть бы на него Радиму как следует, да и понять, чтопо его не будет… Не посмотрел. Ещё ниже наклонился в седле.

– Отдашь?

– Не отдам.

Ярость изуродовала красавца Радима, сильные пальцы собрали вклубок висевшую на кулаке плеть. И надо же было такому случиться, чтобы воттут-то нелёгкая и вынесла из-за угла, прямо на него, кузнеца Людоту.

Он выскочил весёлый, счастливый, задыхающийся, в промокшемот пота переднике, с разводами сажи на лице. Корявые мозолистые руки сжималипару ещё тёплых железных стремян.

Чурила так и застонал про себя. Увидев Радима, коваль намгновение застыл с разинутым ртом. А потом ринулся назад, точно за ним гналисьс ножами. Но скрыться не успел. Споткнулся, подвернул ногу, упал.

Радим шажком направил к нему коня…

– Загостился ты тут, Людота, – сказал он сласковым бешенством. – Домой не хочется ли?

Мастер, успевший приподняться и сесть, молча пополз от негозадом наперед. Молодая княгиня, не утерпевшая и выглянувшая из дому, увидела,как Радим обернулся к спутникам и указал плетью на беглеца:

– Вяжи его!

Кругличане разом толкнули пятками лошадей – но Чурила всталу них на пути. Подоспели и бояре.

– Не у себя во дворе распоряжаешься, княже! –сказал Чурила сурово. – Не дома!

Детские поправляли мечи, пододвигаясь поближе. Но Радим нежелал ничего замечать.

– С дороги, холоп! – зарычал он, наезжая на Чурилуконём. – Поди прочь!

Кременецкий князь не двинулся с места. Только повторил:

– Не дома! Опамятуйся!

Вместо ответа Радим с силой вытянул его плетью.

На виду у обомлевшей дружины Чурила запоздало вскинул руки,заслоняя лицо. Потом отнял ладони, и по пальцам потекла красная кровь.

– Мстиславич! – первым завопил и бросился вперёдвеснушчатый парень. Десять мечей одновременно взвились над головами. За своегокнязя они разорвали бы на куски не то что Радима – подумаешь, Радим! –самого Рюрика ладожского с варягами…

– Назад!

На губах у Чурилы повисли горячие капли, но людиповиновались. Этого голоса они слушались и дома, и в поле, и в угаре лютогобоя. Послушались и теперь. Ворча и ругаясь, детские отступили, и только юнаякнягиня, метнувшаяся было к мужу, сжала крепкие маленькие кулачки и бесстрашнопошла на Радима одна:

– Ты что же это делаешь, ты? Ещё солнце тебе светит,собаке?

Радим смотрел с седла, нахохлившись, как промахнувшийся ястреб.Смекнул, верно, что вот теперь-то ему не получить Людоту ни лаской, ни таской.

– Ни один ещё гость, – сказал Чурила сквозьзубы. – Ни один ещё гость не жаловался дома, что его обидели на этомдворе! Езжай, княже Радим, поговорили!

Повернулся к Радиму спиной и пошёл в дом.

В тёмной влазне робкая рука потянула Чурилу за локоть. Вуглу виновато топтался кузнец.

– Может, глянешь, княже? – проговорил он жалобно.

Чурила остановился, даже не удивившись, откуда тот взялся.Ведь и бежал-то вроде за дом, а не в дом… Тронул пальцем губы. Отдёрнул руку…

Людота подал ему новенькие стремена и деланно оживился:

– Гляди… Булгары так ездят, я сам видел.

Стремена и впрямь были занятные: странно вытянутые вместообыкновенных круглых, с плоской перекладинкой для ноги.

– С них и копьём бить способнее… и из лука стрелять… Яих тебе привешу?

Он всё старался заглянуть Чуриле в глаза.

– Не мне, – сказал князь, возвращаяподелку. – Коню моему.

Людота тяжело вздохнул, развёл руками и вдруг едва незаплакал:

– Не храбр я, Мстиславич! Ну что тут делать, не храбр…

Чурила поднялся в горницу, высек огонь. Стянул измараннуюрубашку, посмотрел на стоявшую перед ним Звениславку, на слёзы, катившиеся помилым щекам. И вдруг улыбнулся:

– Что стоишь, ведовица? Лечи. Не видишь, помираю?

Вечером он сидел на пиру злой и голодный. Рана запеклась итеперь не давала ни есть, ни смеяться, а говорить – едва-едва. Как в присказке:близок локоть, а поди укуси. Спасибо Звениславке, не дала пропасть, накормила,как деда беззубого, размоченным в молоке хлебом… Да не этим же на пируугощаться!

Вот и смотрел князь не на праздничный стол, уставленныйвсякой снедью, а на лица своих бояр, поднимавших сдобренные чесноком свадебныечаши. Чужой рот на пуговицу не застегнешь. Все уже знали о случившемся. И когдакнязь встречал их глаза, то в одних видел сочувствие, в других – недоумение. Ав третьих – злорадство и насмешку.

Покачивая головой, дёргал рыжие усы тесть Малк. Представлял,должно, каково веселиться на собственной свадьбе с горячей полосой на лице. Тутже рядом сидели урмане, и старший Виглавич невозмутимо потягивал словенскиймёд, изредка поглядывая на молодую княгиню. Небось, вспоминал Торсфиорд идевчонку с разорённого корабля… Младший, Эрлинг, что-то говорил сидевшей подленего зеленоглазой жене, а вот средний, тот, что ещё засадил мальчишку Мала вмешок, – средний смотрел вокруг гордо и знай себе поигрывал ножом, точноискал, с кем бы поссориться. Князя, как мог, взглядом обходил, а Звениславку иподавно. Сам он гардского конунга в деле не видел и никогда не поверит, чтохрабр позволяющий бить себя плетью… А вот поди ж ты, Ас-стейнн-ки сидит возленего и всё гладит его по руке.

Старый Мстислав оглядывал пировавших, слушал разноголосыйшум, время от времени поворачивался к сыну. На такого сына город отчего же неоставить.

А веселее всех было, ясное дело, Вышате Добрыничу и егокончанским. Сын Вышаты, Любим, от отца не отставал, но и в этой семье необошлось без паршивых овец. Нежелана Вышатична сидела между могучими княжескимигриднями, пригубливая, как равная, круговой ковш. Бесстрашную красавицу воинычтили. А другой Вышатич, по имени Лют, уже не первый год носивший за Чурилойщит и копьё, стоял среди отроков оружный. Охранял веселье от ссор, что с такойстрашной лёгкостью вспыхивают во хмелю… Это он, Лют, тогда утром первымзакричал и бросился вперёд. Пятнадцатилетний парень посейчас чуть не плакал отобиды и злости – что же ты, князь, почему не дал за себя отомстить?

Его, Люта, Чурила и подозвал к себе несколько дней спустя,рано утром. Над Кременцом светило только что вставшее солнце; Лют подошёл,вытирая перемазанные руки: острил меч. Что за воин, у которого ржавеетнеухоженный, необласканный клинок.

– Коней приготовь, – сказал князь.

Вдвоём с Лютом они выехали со двора. По дороге встретилсяРадогость, спросил – далеко ли, Чурила отмахнулся, сказал, что скоро вернётся.За воротами же он направился к двуглавому дубу, а миновав дуб, погнал Соколикак броду. А когда мокрые кони, фыркая, вынесли их на тот берег Медведицы –поехал вверх по течению, по заросшей дороге.