Петр. Но как он появился в деревне, знал только Федя-маленький. С тех самых пор, как похоронил отца, Луканова-старшего, он плохо спал по ночам, часто, выходил из дома и бродил по улицам до тех пор, пока кто-либо не окликал его. Путь его всегда лежал мимо Матрениного дома, тут была сухая тропка, которая ночью, при луне, матово белела: с такой тропки никак не собьешься. Считали Федю лунатиком, только зря.

Ночь, когда пришел в Юрово Петр, была звездная, светлая, и Федя издалека увидел его. Сначала он принял пришельца за подозрительного человека. Подойдя к приземистой бабкиной избенке, этот пришелец не только оглядел ее, но и потрогал стены, повалившийся на землю палисадник, ствол вековой березы, свесившей оголенные ветки на соломенную крышу. Потом, слегка заикаясь, сказал:

— Ккартинка…

Еще постояв немного, застучал в окно. Утром Федя обошел всех нас со своей новостью. Уверял, что гостек-то, должно, не простой, а вроде колдуна, что ночью походил вокруг повалившегося палисадника, и утром весь палисадник поднялся. Стоит как новенький, столбы отесаны, а щепок нигде. Так только колдуны могут.

— Федя, не заливай, — попытался остановить его Никола.

— А ты не веришь? Думаешь: вру? Не комсомолец, так не понимаю, да? — запетушился Федя и повел нас к бабкиному дому.

Пришли, посмотрели, верно: палисадник стоит прямехонько. И не только столбы, а и перекладины были со следами свежей тески. Действительно, все произошло как по волшебству.

Ни утром, ни днем нам не удалось увидеть Петра — делами были заняты. Вечером опять собрались у Матрениной избы. Стояли, ждали, когда он выйдет на улицу.

Мимо важно прошел Филька Ратьков. Был он в новых сапогах, которые громко поскрипывали, в рубашке с пояском, с тросточкой в руке. На нас он даже не взглянул.

— Куда, форсун? — крикнул ему вслед Никола.

Филька посчитал ниже своего достоинства отвечать кузнецкому сыну.

— А я знаю куда, — сказал Федя. — Клавдия Лабазникова приехала — к ней.

Мы повернулись к Феде. Приехала Клавдия? Но что ей делать здесь? И где остановилась — дом-то теперь не ее. Федя наклонил набочок голову. Не знаете? Ну так слушайте, Федя все знает, не зря полуночничает. Остановилась в приделе у прежней няньки Аниски — теперь она техничка школы, у ней все ключи! Что Клавдии делать? А если что-нибудь забыла? Ночью-то все мелькал огонек в окошке подпола.

— Чего искать, чай, давно все вывезли, — сказал Никола: — А что осталось, Демка небось прокутил.

— Видно, не все…

— Вот гады! — выругался Никола. — Прогнали, а все равно лезут к нам. Но Филька-то каков! — фыркнул он. — Пшенисное почуял. Неужто Клавдии нужен такой пузатик?

— Может, и нужен… Но она не задержится, утром уедет.

— Все ты, Федя, знаешь.

Разговорившись, мы не заметили, как появился Петр.

— О чем спор, хлопцы? — спросил он, здороваясь. Ох, и крепкая рука у Петра, так он пожимал, что косточки хрустели. — Не слышу, скажите.

— Сначала ты скажи… О палисаднике, — шагнул к нему осмелевший Федя. — Сам, что ли, он поднялся?

— Почему сам? — удивился Петр. — На зорьке я вот ими, — выбросил он перед собой широкие, как лопаты, руки. — Это после того, как ты домой пошел…

Федя сконфузился и шагнул прочь, но Петр удержал его. Всех пригласил в палисадник.

— Поговорить надобно.

Сели на завалинке под березой. Петр сказал, что дома поживет немного — армейскую форму придется сменить на милицейскую. Будет участковым вместо недавно уволенного прежнего, который ни одного дела как следует не заканчивал.

— Работа ожидает незнакомая, — заметил Петр и попросил нас: — Помогайте! Вместе и у пирога спорее…

Никола спросил, сколько он прослужил в армии.

— Почти шесть лет, — ответил Петр и показал на Федю, — вот эконьким жиделягой уходил.

— Разве таких раньше брали? — усомнился Никола. — Не брали, но так получилось.

Петр рассказал историю, как он попал в армию, аж на самую границу. Подростком увязался он с дядей, начальником заставы, приезжавшим на побывку к тетке Матрене, его сестре. Жену у дяди скосила какая-то болезнь, и он жил на заставе один, охотно взял с собой Петра, которому тоже хотелось стать пограничником. Дядя частенько уходил на задания. Однажды он не вернулся: в стычке с перебежчиком был убит. В тот же день Петр был зачислен в число пограничников, стал бойцом. Теперь уже он ходил на задания. Доводилось ли задерживать нарушителей границы? Да, конечно. Отслужив положенное, остался на сверхсрочную. Стал старшиной. Видите треугольники на воротнике? Темно? Потрогайте. Это вроде удостоверения личности. Нет, не насовсем уволен — в запас. Хоть и говорят господа капиталисты, что они стали смиренными, что убивать нехорошо, но пушки-то не сдают в музеи…

— Да, — повторил он, — в запас. Как поется в песне: «Войны мы не хотим, но в бой готовы».

— Всем бы эту песню спеть! — встрепенулись мы.

— А никого не разбудим?

— Кто ж в такую пору спит!

— Тогда можно! — согласился Петр.

Вышли на дорогу. Впереди Петр и Никола, мы с Панком и Федей — за ними. Петр запел, мы подстали. Заслышав нас, выбежал на дорогу Мишка Кульков, Федин сосед и сверстник, и заколесил за нами на кривых ногах. Песня всколыхнула, приободрила притихшую деревню. Захлопали калитки, на улицу выходили девчонки, мужики, молодухи.

Петр вскидывал бритую голову:

— Добре, хлопцы! А ну еще? Рот трубой, плечо к плечу, ногу крепче ставь!..

Проходя мимо дома Силантия, мы, что есть мочи, гаркнули:

Посмотрите вы, буржуи-кулаки,

Как проходят пролетарские полки.

На другой день одни осуждали Петра — зачем-де баламутит людей, другие хвалили: вот, мол, какой напористый парень, сразу за дело взялся, ребятню поднял. А иные с хитрецой подначивали: «Палисадник да песенки — это полдела, вот если бы что другое, общее сладили…»

Общим, неотложным делом был в Юрове общественный пруд, грязный, заросший. Мужики давно собирались его вычистить, но никак руки не доходили. А случись пожар — и воды зачерпнуть негде.

— А что — может, возьмемся? — спросил нас Петр. — Грязноватая работка, но, как видно, нужная. Как, хлопцы?

Возражающих не было. В воскресенье еще до зари вышли на работу. С тех пор каждое утро копали. И добились своего.

Когда пруд был готов, когда была выкинута из глубокого, с крутыми берегами котлована последняя лопата земли, мы побросали заступы и с криками восторга бросились обниматься, потом, собравшись в кружок, запели свою любимую песню о неизбывной власти Советской.

На этот раз нас хвалили все, только конопатая набожная Лизуха, Тимкина сестра, бушевала, выговаривая собравшимся:

— Довольны! А где вода-то? Где дожжи? Все из-за этих богохульников.

И, наверное, долго бы она проголосила, если бы не остановил ее