размагнитить ячейку. Комсомольцы, сказал он, должны быть железными, как Рахметов, что на острые гвозди ложился. Любовь — пережиток!

— Где это ты вычитал? — спросил я.

— Чего тут вычитывать? — удивился Никола. — Сам ты сколько маялся? Забыл?..

Доводы его были непробивные. Решили предложение его записать в протокол. Нюрка, однако, долго колебалась, голосовать или не голосовать за это, все же руку подняла. Быть железными, так уж не одним мальчишкам, а всем!

После собрания мы с песнями прошли по деревне. Снова на все Юрово прогремели слова: «Власть Советов никогда не пропадет!»

Мы пели, и гордостью полнились наши сердца. Гордость за то, что мы живем, на нас надеются, что становимся опорой Советов в деревне и уж за них готовы на все.

Когда я пришел домой, мать еще не спала. Она метнулась от окна ко мне навстречу, до крайности обеспокоенная.

— Кузеня, — обняла меня, — не бережешь ты себя.

— Вот еще!

— Дурачок, когда вы шли да пели, кто-то с колом притаился у нашего палисадника. Если бы не крикнула… Поберегись, сынок. Откажись от своего секретарства. Сердцем чую беду.

— Что ты, мама? Ничегошеньки не будет!

Она будто в воду глядела: утром на нашей калитке появилась чья-то записка, приклеенная хлебным мякишем:

«Берегись, секретарь, мы тебе заткнем глотку, не продохнешь!»

Мать в слезы. А отец, читая записку, хмурился: почерк, кажись, знакомый, какой же подлец это пишет?

— Оставь свое секретарство, — снова начала просить мать.

— Поддаваться на угрозы? Нет, надо докопаться до мерзавцев! — гремел отец.

Как же нужна была мне в этот раз отцовская поддержка!

«Младенцы» глядели на отца и на меня влюбленными глазами. Митя подошел ко мне, стал рядом. В его взгляде читалось: я с тобой! «Моряк» ничего не боялся!

Кто же писал подлые записочки? Силантий? Но он пишет так коряво, что и сам-то едва ли разбирает свою писанину. Сын его, Филька? Нет, и этот грамотей недалеко ушел от бати, в школу походил только две зимы и обе сидел в одном классе.

Я пошел к Николе с запиской. А он сунул мне свою, снятую тоже с калитки. Почерк один и тот же, наклонный, разбросистый, с неровными строчками, словно писали в темноте, на ощупь. Николе грозили выжечь глаза каленым железом и вырвать язык. А Панку — ему тоже подкинули записку — обещали петлю из его же дратвы. На Шашиной калитке торчал лишь комок мякиша, наклеить бумажку, видно, не успели.

Было понятно: ячейке объявили войну. Объявили подло, скрытно. Может быть, те, с которыми мы каждый день встречаемся, ходим по одной дорожке, дышим одним воздухом.

Панко кусал губы.

— Теперь от бати житья не будет. Сколько уж приставал: выписывайся да выписывайся из ячейки.

— Дознаться бы только! — сжимал кулаки Никола. — Я бы им дал лизнуть каленого железа!

— Дознаемся. До самогонщиков-то добрались! Только не надо дрейфить, ребята. И действовать по комсомольскому закону: один за всех, все за одного! — сказал я, глядя на Панка, который все кусал и кусал губы. Ему труднее всех было, нас отцы защищали, а он оставался в семье беззащитным.

— Чего ты? — обернулся Панко ко мне. — Трусом я не был и не буду!

Записки мы запечатали в конверт и послали Петру, а вечером снова пошли по деревне с песнями. И не одни. Лужайка у пруда, где девчонки крутили кадриль под балалайку, на которой тренькал Мишка Кульков, сразу опустела, все увязались за нами. Остались на месте только Глафира и один из «неженатиков», Птахин Никита. Конечно же с нами был и полуночник Федя Луканов. Мишка со своей балалайкой вышел вперед и заиграл юровскую походную.

Галинка, его сестренка, расхрабрилась, сразу запела:

В нашем поле ягод боле,

Наши ягоды спелей.

С комсомольцами, товарочки,

Гулянье веселей…

Ой, Галинка, Галинка! Давно ли ты, как и твой братчик, сторонилась комсомольцев, а теперь идешь с нами и наши песни поешь. Что случилось? Но нет, строить догадки некогда. Оглянувшись, я увидел, как она крикнула подружкам, чтобы смелее подтягивали, и запела новую частушку:

Кудри вьются, кудри вьются,

Кудри вьются кольцами…

Тотчас же множество голосов подхватило:

Не гуляю с кем попало,

Только с комсомольцами.

Колька ухмыльнулся. Хорошо, мол, отвечаем на угрозы, все за нас. Даже в сумраке было видно, как блестели его крупные, с золотинкой глаза.

А Галинка все больше заливалась, выдвигаясь вперед. И вот она уже пошла бок о бок с Панком, то и дело взглядывая на него. Надо сказать, что на Панка она давненько заглядывалась — нравился ей наш бровастый, повзрослевший дружок. Сдобой его уже нельзя было назвать, парень поизросся, вытянулся. Наверное, она и комсомольские частушки пела, чтобы Панко обратил на нее внимание. Осторожный Шаша толкал меня в бок: доглядывай, не нарушил бы он наш протокол. Но Шаша зря беспокоился — Панко пока что не размагничивался!

А вот Никола… Он, кажись, заколебался. И стало это заметно, когда из Перцова на наши голоса прибежала Нюрка. Ее-то уж хлебом не корми, лишь бы доставился случай попеть, кому-кому, а ей прыти не занимать.

Как только Галинка пропела последнюю частушку, послышался и Нюркин голос. Начав негромко, припечатывая слово к слову, она вдруг тряхнула головой: «А ну, дружней, звончей, бубенчики, заливные голоса! Эх, ты, удаль молодецкая, эх, ты, девичья краса!» Голос ее звенел тоже, как бубенчики. Мы подхватили песню, особенно старался Никола. Нюрка косила на него свои узкие озорноватые глаза.

Шаша, видя все это, хмурил брови.

Долго мы еще ходили по деревне. Никогда, наверное, не было столько пропето песен, сколько в этот вечер.

А утром нас разбудил необычайный гул, такой басистый, словно множество гармонистов в один лад нажимали на медные планки. Мы выбежали на улицу. А гул все нарастал, приближался. Лизуха Рыбкина крестилась, встав лицом к темнеющим в поле елям.

— Небесная сила, небесная сила, — твердила она, — О господи, согрешили мы…

— Какая там небесная — земная сила. Трактор идет! — взволнованно объявила Степанида, возвращавшаяся домой из комитета. — Землю будет пахать.

Никола, как только услышал о тракторе, немедленно забрался на крышу дома. Он, как и все мы, знал о нем по картинкам. С крыши ему видно было, как трактор вынырнул из перелеска и на полном ходу двинулся по полевой дороге.

— Едет, едет! — заорал он.

«Младенцам» не терпелось скорее увидеть чудо-машину, они бросились в поле навстречу ей. Мы с Панком подождали Николу и Шашу, бегущего вдоль