Абельман быстро поцеловал Таню, расшаркался с директрисой,покивал секретарше, которая ему улыбалась, и напоследок еще сказал Тане, чтобыне отказывалась, если будут предлагать деньги.

– Болтун, – сказала Таня.

– Отличный врач, – возразила Юлия Юрьевна, и они посмотрелидруг на друга со стопроцентным женским пониманием.

Все хорошо? Это Таня спросила сама у себя и прислушалась ксвоему внутреннему состоянию.

Все хорошо. Все так хорошо, что даже страшно немного –кажется, что так хорошо быть не может.

Утром она проснулась оттого, что солнце шпарило в открытыеокна – очень теплая осень выдалась в Москве! – оттого, что пахло кофе и дымомот костра. Ритуся жгла во дворе листья, а Абельман варил кофе. Таня никогда егоне провожала – он очень рано уезжал и сердился, когда она вскакивала, чтобы егопроводить. Пижамы остались в прошлом – собственно, все осталось в прошлом, иТане не хотелось об этом вспоминать!

Он был очень занят, все время на работе, но вот выбралвремя, чтобы отвезти ее в «Линлайн», потому что дурацкая эпиляция замучила ее,и она очень этого стеснялась!

– Татьяна? Проходите сюда, пожалуйста!

– Если бы вы знали, – серьезно сказала Таня Юлии Юрьевне. –Как мне надоели проблемы! Может такое быть, чтоб их не было? Вообще?

– Вообще, не знаю, – тоже серьезно ответила директриса. –Наверное, нет, Таня. Но частично мы вас от них избавим!..

Долгов ехал из больницы, когда позвонил Абельман. Телефон уДолгова трезвонил, не переставая, и Абельман вывалился третьей линией, но емуДолгов не мог не ответить.

– Хочешь, анекдот расскажу? – спросил Эдик, как толькоДолгов переключился на него.

– Нет!!

– Ну, как хочешь, – легко согласился Абельман. – А ты знаешь,что такое заднее ушко?

Долгов ответил, не раздумывая ни секунды:

– Это такая область, латерально от отверстия венечногосинуса, между устьем нижней полой вены и правым атриовентрикулярным отверстием.Покрыта сетью низких мышечных балочек. А что?

– Молодец, – похвалил Абельман. – Вот за что я тебя уважаю,так это за образованность!

– Эдик, ты чего звонишь? У меня две линии висят! Ты третий.

– Вы сегодня вечером дома?

– Вечером – это когда?

– Ну, часов в восемь?

– Ну, я не знаю, приеду ли к восьми, а Алиса дома. А чтотакое?

– Я хочу вас познакомить с Таней Красновой.

– С ума сошел? – осторожно спросил Долгов. – Мы знакомыдавно!

– Да нет, я хотел серьезно познакомить! Ну, с далеко идущиминамерениями!

– Ты что, жениться, что ли, собрался?!

– А что в этом такого? – вскричал Абельман. – Ты женился, амне нельзя, да?!

Долгов растерялся. Он никогда не умел разговаривать такиеразговоры.

– Нет, почему же, – забормотал он, – конечно, можно… Этодаже хорошо, наверное, но все же она звезда, а ты врач… У вас жизнь совершенноразная…

– А мне наплевать, какая у нас жизнь, – сказал Абельман. –Главное, что мы одинаковые! А жизнь пускай будет разная, так даже забавнее.

Он помолчал и добавил:

– Вот я вчера приехал не то чтобы навеселе, приехал пьяный,как свинья. И она мне ни слова не сказала, представляешь?! Ни одного! Она мнеаспирин вкрутила и спать уложила! А ты говоришь – жизнь разная!..

Как обычно, Долгов из его выступления услышал только то, чтохотел и мог услышать.

– У тебя операция утром была, – сказал он негромко, – а тывчера пьяный приехал! Между прочим, ты пластический хирург.

– Я помню.

– И делаешь людям новые лица, Эдик!

– Сегодня утром, – торжественно объявил Абельман, – я делалкак раз жопу!..

Клятва Гиппократа

Клянусь Аполлоном врачом, Асклепием, Гигией и Панакеей ивсеми богами и богинями, беря их в свидетели, исполнять честно, соответственномоим силам и разумению, следующую присягу и письменное обязательство: считатьнаучившего меня врачебному искусству наравне с родителями, делиться с нимсвоими достатками и в случае надобности помогать ему в его нуждах; егопотомство считать своими братьями, и это искусство, если они захотят егоизучить, преподавать им безвозмездно и без всякого договора; наставления,устные уроки и все остальное в учении сообщать своим сыновьям, сыновьям своегоучителя и ученикам, связанным обязательством и клятвой по закону медицинскому,но никакому другому.

Я направляю режим больных к их выгоде сообразно с моимисилами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда инесправедливости.

Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и непокажу пути для подобного замысла; точно так же я не вручу никакой женщинеабортивного пессария.

Чисто и непорочно буду я проводить свою жизнь и своеискусство. …

В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного,будучи далек от всего намеренного, неправедного и пагубного, особенно отлюбовных дел с женщинами и мужчинами, свободными и рабами.

Что бы при лечении – а также и без лечения – я ни увидел илини услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либоразглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной.

Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастье вжизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена; преступающему же идающему ложную клятву да будет обратное этому.