– Кость, – негромко выговорил Долгов. – Пять лет назад? Всеты врешь, по-моему! Ты пять лет мечтал его убить?

– Я его всю жизнь хотел убить, – объяснил Хромов охотно. –Он был зверь, а не человек. Он мать со свету сжил, в могилу загнал, брат из-занего глухонемой инвалид! Он маленький был, а папашка его так бил, что он и незаговорил! И теперь не говорит. На фабрике картонки клеит, до белой горячкидопился. Мать умирала, я ей обещал, что убью его. Рано или поздно. И убил. Яего гуманно убил, Дима! Один укол – и он уже в аду. А он меня много лет убивал.

Долгов хотел было сказать что-то, но не стал. Он понятия неимел, что нужно говорить в таких случаях.

– А эта его красотка, Светка, живучая оказалась! Десять летс папашей – это срок! Год не за три, а за пять как минимум. Мне ее даже жалкобыло, я думал, может, поделиться с ней и пусть живет? А потом решил – нет, небуду! Она мне никто, чужой человек, чего мне с ней делиться? У меня инвалидбеспомощный на руках.

– А Екатерина Львовна тут при чем?

– Да она видела все! – весело сказал Хромов. – Вот тут янедоглядел! Папаша когда начал в истерике биться, это он любил, всю жизньлюбил! Он так демонстрировал свою тонкую натуру – побьется, побьется, а следомдостает плеточку кожаную и давай мать стегать, пока все стены кровью не зальет!Ну, потом мать отмывает, а он на диване лежит, с компрессом на голове! Ну, вотэтот, значит, от него вышел, – Хромов кивнул на Кравченко, – а я зашел и сделалему укол. А Катька – дура! Что это, говорит, Константин Дмитриевич, вы емупоставили? Я, говорит, видела упаковочку, вы ее в процедурной в карман халатасунули! Пойду, говорит, скажу Дмитрию Евгеньевичу! А я ей на это – нету ДмитрияЕвгеньевича! По заграницам он раскатывает, доклады делает! Давай лучше мы стобой вечерком поговорим, я тебе объясню, в чем дело. Ну она пришла, и я еестукнул, она упала. Я дверь закрыл и ушел. А тут тебя принесло на ночь глядя!Она бы тут и померла тихо-спокойно! – Он кивнул себе под ноги, видимопоказывая, где именно Катя померла бы. – А ты явился! Я уже несколько дней враздумьях, чего с ней делать! Там, в реанимации, столько народу толчется. И какк ней подступиться, я не придумал.

– Да чего теперь придумывать-то? – печально спросил Долгов.– Теперь уже поздно.

– Поздно, – согласился Хромов, и они помолчали.

– А как ты догадался, что это я ее?.. Ну, господин адвокатпонятно – в телефончик позвонил, ему досье на моего папашу на блюдечке сголубой каемочкой принесли, а там мы все имеемся – и мать, и брат, и ясобственной персоной! Я-то думал, что адвокат дерьмо стороной обойдет, а он всамую гущу залез!

– Просчитался ты, Кость!

– Да ничего я не просчитался! – Хромов махнул рукой. –Просто звезды не так сошлись, не повезло мне. Всю жизнь мне не везет, и здесьне повезло! Но ты-то как догадался, Долгов? Ты же у нас ничего дальшесобственного носа не видишь!

Долгов посмотрел в окно. Под окном шустрый трактор продолжалкопать канаву, рычал надсадно и елозил гусеницами по распаханной земле.

В отпуск хочу, подумал Долгов. Как я хочу в отпуск!..

– Кабинет не только мой, но и твой. Я все думал, почему онапришла в пустой кабинет под вечер? Ведь она знала, что я в Берлине, всябольница об этом знала!

– Ну, конечно! Всем есть дело до того, где ты! В Берлинеили, может, в Париже!

Долгов посмотрел на него.

– А потом я подумал, что кабинет-то общий! Она вполне моглаприйти сюда, чтобы повстречаться с тобой! Ты-то был в Москве!

– А то, что кабинет у нас общий, ты даже вспомнил не сразу,– констатировал Хромов.

– Нет, – признался Долгов. – Не сразу. И машина у тебягрязная была, а дождь шел только в тот вечер, когда я прилетел и нашел здесьКатю. Ни до, ни после дождя не было! Значит, ты был в больнице, когда дождьпошел! Что ты мог делать здесь так поздно? Больных по ночам ты смотреть неездишь, значит, еще зачем-то приезжал.

– Отлично, – похвалил Хромов. – В дедукции ты у нас тожевпереди всех! Пятерка тебе!

– И телефон не работал, – продолжал Долгов. – А он не мог неработать, у нас всегда телефоны работают. И утром, когда я приехал, с аппаратомвсе было в порядке. Я сообразил не сразу, а потом понял. Его просто выключили,выдернули из розетки, а после включили. А розетка у нас за шкафом. И про этурозетку знаем только мы с тобой. Помнишь, прошлой зимой какой-то там проводотходил, ничего не было слышно? И мы по очереди за шкаф лазали, чтобы егопоправить?

– Помню.

– И ломик ты в сортир отнес. И про сортир только свои знают,персонал!

– А куда ж мне было его девать? – удивился Хромов. – Покоридорам, что ли, с ним метаться? Или в окно выбросить?

– Вот именно. В коридоре мог встретиться кто-нибудь, а окноне открывается!

– Абельмана ты просил, чтобы он Грицука ко мне пристроил?

– Ну, конечно! – сказал Хромов и захохотал. – С Абельманомэтим вообще цирк вышел! Папаша стал меня просить положить его к себе. А я знал,что его убью. И вот думаю – мой больной, и вдруг помер! Да еще от остановкисердца! Что я за врач, если такую патологию проглядел?! Нет, думаю, мне моярепутация дорога! А есть у нас Долгов Дмитрий Евгеньевич, царь и бог, иконанаша доморощенная! Как бы так мне сделать, чтобы получилось, что это ты егоположил? И тут мне повезло! Ну, хоть в чем-то должно было повезти!

– И как тебе повезло?

– Прихожу я к главному в кабинет, а там эта его НеллиПетровна сидит с телефоном. Говорит, никак я Абельману не дозвонюсь, второй разнабираю! Первый раз не было его, а сейчас вроде на месте. Музыка играет, атрубку он не берет. А мне, говорит, отойти срочно нужно. Терентьев просилбумаги какие-то, а у нас ксерокс не работает! Послушай, говорит, Костенька,когда он ответит, попроси, чтоб анамнез на Торопову забрал. Или сам пускайприедет, или пришлет кого, только предупредит заранее. Ну, и я, конечно, всейдушой! Я-то уж понял, как мне это может пригодиться! Ну, посидел я, посидел, Абельманответил. И сразу ясно мне стало, что он понятия не имеет, кто ему звонит изачем! Ну, я и говорю – Эдуард Владимирович, это из министерства вас беспокоят,просим больного положить в такую-то больницу. А я знаю, что у него в нашейбольнице первый друг – ты, Долгов! Ну, так оно все и вышло! Он тебе позвонил,ты папашу положил, и получилось, что папаша твой больной, а не мой, и тывиноват, что он помер! А я так, сбоку! А про то, что ты виноват, даже потелевизору показали! Как я хохотал, если б ты знал только!

Хромов замолчал и стал качать ногой.

– А почему вы Дмитриевич, и не Евгеньевич? – вдруг спросилГлебов. – Вот этого я не понял. Ваш отец ведь Евгений Иванович Грицук, а вовсене Дмитрий Хромов.

– Так звали дедушку, – Хромов махнул рукой. – Мать умерла, имы с братом взяли его фамилию. И отчество его взяли. Папашино оставлять нехотели. Ну, то есть я не хотел, а брат… Брат не понимал ничего. А маленький былтакой веселый! Смышленый. У нас грузовик был красный, я его в нем катал. Азаговорить он так и не заговорил. Папаша постарался.