два французских матроса в жарком нетерпении накинулись на английских часовых и тотчас получили от них обширные ранения. Бретонньер усмирил бунт и предоставил английским офицерам время на размышление. Те недолго посовещались и, думая о своей малочисленности, жестокости соотечественников и общей опасности, грозившей победителям и побежденным, сдались французам при условии, что вновь обретут свободу, когда пристанут к французскому берегу. Бретонньер обещал требовать их свободы у своего правительства, если удастся вернуться в Кадис. Тогда крики радости огласили корабль и все сообща принялись за дело: нашли в запасах снаряжения марсовые мачты, установили их, закрепив на обломках больших мачт, привязали к ним несколько парусов и направились в Кадис.

Занялся день, но буря не утихла, а сделалась еще более свирепой. Адмирал Гравина с остатками союзной эскадры вернулся в Кадис. Английский флот оставался в виду порта вместе с пленниками, которых он держал на прицеле своих пушек. Проборовшись весь день с бурей, Бретонньер, хоть и без лоцмана, но с помощью одного моряка, хорошо знавшего окрестности Кадиса, прибыл ко входу на рейд. У него оставался лишь один якорь и ненадежный канат, чтобы противостоять ветру, который с силой дул к берегу. Он опустил этот якорь и доверился ему, снедаемый тем не менее великой тревогой, ибо если бы якорь не выдержал, «Альхесираса» неминуемо выбросило бы на скалы. Не зная рейда, Бретонньер бросил якорь возле страшного подводного рифа под названием Острие Алмаза. Ночь миновала в жестоких волнениях. Наконец занялся день и пролил устрашающий свет на разбившийся о берег несчастный «Бюсантор». Однако часть его экипажа была спасена на борт «Эндомптабля», ставшего на якорь неподалеку. Последний, почти не поврежденный, ибо почти не сражался, стоял на добрых якорях и крепких канатах. Целый день «Альхесирас» стрелял из пушки, подавая сигнал бедствия и взывая о помощи. Несколько барок погибли, не сумев добраться до него, лишь одной удалось передать ему еще один ненадежный якорь.

На море и на два корабля, стоявшие рядом на якорях, вновь опустилась ночь – вторая ночь после роковой битвы. Экипаж «Альхесираса» со страхом смотрел на два слабых якоря, в которых заключалось его спасение, и с завистью – на якоря «Эндомптабля». Буря усилилась, и внезапно послышался ужасающий вопль. Мощные якоря «Эндомптабля» не выдержали: сверкая всеми сигнальными огнями и унося на себе отчаявшийся экипаж, он стремительно пронесся в нескольких футах от «Альхесираса» и с чудовищным грохотом разбился. Пучина поглотила его. Мгновенно погибли полторы тысячи человек, ибо на «Эндомптабле» находился почти весь его экипаж, спасенный экипаж «Бюсантора» и часть войск.

«Альхесирас» же, напротив, встретил новый день, и буря утихла. Корабль вернулся на рейд Кадиса, где наконец обрел безопасность. Справедливая награда за достойный восхищения героизм!

В то время как эти трагические приключения сопровождали чудесное возвращение «Альхесираса», «Редутабль», так славно бившийся с «Виктории» и пустивший пулю, сразившую Нельсона, пошел ко дну. Его изрытая ядрами корма внезапно обрушилась, и с него едва успели снять 119 французов. Потерявший управление «Фугё», брошенный у испанского берега, погиб, разбившись о скалы. «Монарка», также брошенная, разбилась о скалы Сан-Лукара.

Англичане сохранили лишь немногие захваченные ими корабли. Со всеми своими наименее поврежденными кораблями они держались в открытом море в виду Кадиса, по-прежнему борясь с ветром, который не позволял им вернуться в Гибралтар. Доблестный командир «Плютона», капитан Космао, при виде этого не смог сдержать воодушевлявшего его рвения. Его корабль был изрешечен, экипаж уменьшился вдвое, но ни один из этих доводов не мог остановить его. Он взял несколько матросов с фрегата «Эрмион», спешно залатал свои снасти и, пользуясь принадлежавшим ему командованием, ибо все адмиралы и контр-адмиралы были мертвы, ранены или взяты в плен, дал сигнал поднять паруса тем кораблям, которые были еще способны выйти в море, чтобы отбить у флота Коллингвуда французские корабли. Бесстрашный Космао вышел в море в сопровождении «Нептюна», который во время сражения делал всё возможное, чтобы не уходить из-под огня, и еще трех французских и испанских кораблей, которые упустили честь сразиться в день Трафальгара. Их было всего пять, и их сопровождали пять фрегатов, которым также надлежало исправить свое недавнее поведение. Несмотря на ненастье, эти десять судов подошли к английскому флоту. Коллингвуд, приняв их за линейные корабли, тотчас выдвинул вперед десять своих наименее поврежденных, при этом несколько захваченных кораблей были брошены. Воспользовавшись этим, фрегаты тотчас захватили и взяли на буксир «Санта Анну» и «Нептуно». Командир Космао, уступив силе и ветру, который дул к Кадису, вернулся, приведя за собой два отвоеванных корабля, – единственный трофей, какой он сумел захватить. Но это был не единственный результат его выхода. Адмирал Коллингвуд, опасаясь, что не сможет сохранить добычу, затопил и сжег «Сантиссиму Тринидад», «Аргонавта», «Сан Аугустино» и «Энтрепида».

«Эгль» ускользнул от англичан и выбросился на берег перед Пор-Сент-Мари. Не все корабли, последовавшие за Космао, смогли вернуться: испанский «Райо» погиб между Ротой и Санлукаром.

Такова была роковая Трафальгарская битва. Однако из великого поражения можно было извлечь полезные уроки для французского флота. Нужно было рассказать миру о том, что произошло. Бои «Редутабля», «Альхесираса» и «Ахилла» заслуживали того, чтобы о них с гордостью упоминали наряду с победами Ульма. Доблесть в поражении заслуживает не меньшего восхищения, чем доблесть в победе: она более трогает душу. К тому же милость фортуны в отношении французов была достаточно велика, чтобы мы могли публично признать и некоторую ее суровость. Следовало наградить людей, достойно исполнивших свой долг, и призвать к ответу тех, кто, поддавшись страху, ушел от сражения. И, самое главное, правительству надлежало извлечь урок из этого кровавого поражения и усвоить, что ничто не делается быстро, когда речь идет о флоте. Неиспытанные в море эскадры следовало не посылать в сражение, а постепенно обучать морскому делу в ходе частых и дальних крейсерств.

Добрейший король Испании, не вдаваясь в расчеты, в одинаковой мере наградил и храбрецов, и трусов, пожелав предать гласности лишь честь, оказанную его флагу поведением некоторых из его моряков. Это была слабость состарившегося двора, но слабость, вдохновленная добротой. Несколько оправившись от ранений, наши моряки смешались с испанскими в порту Кадиса, когда им объявили, что король Испании дает звание всякому испанцу, который участвовал в Трафальгарской битве, независимо от особых знаков отличия, пожалованных тем, кто вел себя достойнее прочих. Испанцы, почти стыдившиеся своих наград, в то время как французы ничего не получали, сказали им, что и они, в свою очередь, вероятно, получат награды за доблесть. Ничуть не бывало: и храбрецы и трусы среди французов также подверглись одинаковому обращению, но таковым обращением было забвение.

Когда известие о