под благовидным предлогом предохранения от новых нарушений территории, ибо на Ганновер двигалась англо-русская армия;

таким образом его захват препятствовал проникновению военных действий в недра прусских провинций, которыми Ганновер был окружен со всех сторон.

Король созвал чрезвычайный совет, пригласив на него герцога Брауншвейгского и маршала Мёллендорфа. На нем присутствовал и Гаугвиц, возвращенный из отставки ради столь важных обстоятельств. Совет вынес вышеупомянутые решения, но их еще несколько дней держали в своего рода тумане, чтобы посильнее напугать представителей Франции. Хотя никто не думал, что их легко запугать, но полагали, что в минуту, когда у Наполеона столько врагов, опасение добавить к ним Пруссию, – что сделает коалицию всеобщей, как в 1792 году, – сильно на них подействует.

Известия о событиях в Берлине молниеносно достигли Пулав. Александр, который желал повидаться с Фридрихом-Вильгельмом еще до причинения Пруссии неприятностей со стороны Франции, теперь еще более возжелал встречи и тотчас отправился в Берлин.

Узнав о приезде российского императора, Фридрих-Вильгельм пожалел, что, наделав много шума, привлек к себе столь лестного, но столь компрометирующего гостя. Внезапность и решительность действий Наполеона с самого начала войны вовсе не располагала к связям с его врагами. Однако невозможно было отвергнуть любезность государя, которого прежде заверяли в нежной любви. Потому были отданы необходимые распоряжения, чтобы встретить его с подобающей пышностью. Двадцать пятого октября Александр торжественно въехал под артиллерийский салют в столицу Пруссии среди рядов прусской королевской гвардии. Выйдя ему навстречу, молодой король сердечно расцеловал его под рукоплескания берлинской публики, которая, прежде симпатизируя французам, теперь начала подпадать под влияние двора и тысячи раз повторенных утверждений о том, что Наполеон нарушил территорию Анспаха из презрения к Пруссии.

В таких обстоятельствах Александр замыслил развернуть все доступные ему средства обольщения, чтобы склонить берлинский двор к своим интересам. И он не преминул сделать это, начав с прекрасной королевы Пруссии, завоевать которую было нетрудно, ибо, будучи родом из Мекленбургского дома, она разделяла все чувства германской знати в отношении Французской революции. Он не пробыл в Берлине и двух дней, а весь двор уже был восхищен им, хвалил его любезность, ум и благородное радение за дело Европы. Он окружил заботами всех родственников Фридриха Великого, нанес визит герцогу Брауншвейгскому и маршалу Мёллендорфу, почтил в их лице главнокомандующих прусской армии. Всеобщее восхищение предавало прусский двор во власть Александру. Фридрих-Вильгельм видел рост его влияния и приходил в ужас. С мучительной тревогой ожидал он предложений, которые должно было породить всё это воодушевление, и хранил молчание из страха приблизить минуту объяснений.

Время было дорого Александру, ибо каждый новый день возвещал о новых шагах Наполеона по Дунаю и новой опасности для Австрии, а также для русских армий, прибывших на Инн. Итак, Александр приступил к королю Пруссии, а к ловкому и изворотливому графу Гаугвицу подослал министра иностранных дел. Предмет, о котором повели речь и тот, и другой, нетрудно было вывести из предыдущих событий. Пруссия, говорили они, не может отделять себя от дела Европы и способствовать бездействием своим торжеству общего врага. Покамест он щадит ее, хоть и не особенно, судя по происшествию в Анспахе, но вскоре доберется и до нее, когда освободится от Австрии и России и перестанет с кем-либо считаться. Пруссия и вправду расположена весьма удобно для ударов Наполеона; но к ней на помощь идет армия в 80 тысяч человек, и именно с этой целью она и подошла к ней так близко. Собранная в Пулавах, на границе с Силезией, армия являет не угрозу, а великодушный знак внимания Александра, который не хочет вовлекать своего друга в серьезную войну, не предоставив ему средства противостоять ее опасностям. К тому же у Наполеона довольно врагов: он окажется еще в большей опасности на Дунае, если, в то время как союзные австро-русские войска выставят перед ним прочный барьер, Пруссия атакует его тылы из Франконии; тогда он будет окружен и неминуемо погибнет. И в таком весьма вероятном случае именно Пруссии все будут обязаны своим освобождением и сделают для нее всё, что наобещал Наполеон, но чего он не хочет придерживаться: ей дадут дополнительную территорию, которой он прельщал Бранденбургский дом, а именно Ганновер. (И в самом деле, уже даже написали в Лондон, чтобы заставить Англию решиться на эту жертву.) Ведь куда лучше получить столь прекрасный дар от законного владельца, в награду за всеобщее спасение, чем от узурпатора, раздающего чужое достояние в награду за предательство.

К этим настояниям присоединилось новое влияние, каковым стало присутствие эрцгерцога Антона, спешно прибывшего в Берлин из Вены. Он рассказал об Ульмском разгроме, о быстром продвижении французов, о нависшей над австрийской монархией опасности, слишком великой, чтобы не стать общей для всей Германии, и с жаром просил о примирении двух первых германских держав любой ценой.

Дипломатическая ловушка была сплетена слишком ловко, чтобы несчастный король Пруссии в нее не попался. Хлопотами, отпирательствами, настояниями королевы Луизы, речами принца Людвига, протестами молодого главного штаба короля наконец оглушили, убедили Гаугвица и обоих заставили перейти на сторону коалиции. Но каким бы управляемым ни был Фридрих-Вильгельм, он оставил себе последнее прибежище, дабы ускользнуть от новых обязательств, и, по совету Гаугвица, принял план, который мог еще дать иллюзию его честности и который состоял в идее посредничества – великом лицемерии, к какому прибегали тогда все державы для маскировки планов коалиции против Франции. Этим Пруссия думала воспользоваться тремя месяцами ранее, когда речь шла о союзе с Наполеоном ценой Ганновера;

к тому же она прибегала и теперь, когда речь зашла о союзе с Александром и, к несчастью для ее чести, по-прежнему ценой Ганновера.

Договорились, что Пруссия, сославшись на невозможность жить в мире между двумя ожесточенными противниками, которые даже не уважают ее территорию, вмешается, чтобы принудить их к миру. До сего пункта всё выглядело как нельзя лучше, но каковы же были условия мира? В них-то и заключался весь вопрос. Если бы Пруссия руководствовалась договорами, подписанными с Наполеоном, которыми гарантировала настоящее положение Французской империи в обмен на то, что она получала в Германии, не о чем было бы говорить. Но она была не достаточно тверда, и в качестве условий мира согласилась предложить новые границы австрийских владений в Ломбардии, в результате чего они сдвигались с Эча на Минчио (что вело к расчленению королевства Италии), возмещение ущерба королю Сардинии и, кроме того, независимость Неаполя, Швейцарии и Голландии, что обычно обещал и сам Наполеон при наступлении всеобщего мира. В этом и состояло неопровержимое нарушение взаимных гарантий, которые Пруссия подписывала с Францией по случаю возмещения