Таня скомкала лист и сунула его в карман. Вопроса, как листпопал на поле и почему она решила поднять его, она себе не задавала. Всякомумагу еще на первом курсе Тибидохса раз и навсегда вбивают в голову, чтослучайностей не бывает. Каждую минуту нам даются ответы, и надо только понять,на какой именно вопрос.

* * *

Нырнув в промежуток между двумя секторами, Таня вошла враздевалку.

Соловей, маленький, седой, кривобокий, сидел на деревяннойлавке и разглядывал что-то, низко наклонив голову. Таню он не замечал. Дверь,на пороге которой стояла Таня, находилась за его спиной. Отсюда, от дверей, Соловейвнезапно показался Тане состарившимся мальчиком, уставшим, покалеченным, но всетаким же неунывающим и озорным. Она вдруг испытала к старому тренеру оструюлюбовь, смешанную с жалостью. Нечто подобное она порой чувствовала и к Ваньке.

Не окликая Соловья, Таня приблизилась и заглянула ему черезплечо. Ей было интересно, на что он смотрит. Ощутив, что кто-то стоит у него заспиной, Соловей с досадой обернулся. С его губ почти сорвался гневный возглас,когда он узнал Таню.

– Привет! Что-то ты сегодня рано, – сказалСоловей, смягчаясь.

Таня была его любимицей. Сердиться на нее он не умел, разветолько ворчал иногда, когда во время разбора игры она не понимала тот или инойтактический замысел.

– Я хотела… В общем, наверное, ничего не хотела. Простоне знала, чем заняться, – проговорила Таня. Сказать правду всегда проще,чем выдумывать громоздкие объяснения. Соловей кивнул.

– А я вот смотрю старые фотографии. Не хочешьвзглянуть? – после короткого колебания он протянул Тане снимок.

Она взяла пожелтевший четырехугольник картона. Снимок былчерно-белый, поспешный, не оживающий, не столько снимок, сколько случайныйщелчок лопухоидным фотоаппаратом. Похоже, кто-то из зрителей запечатлел один измоментов матча, когда игроки приблизились к его трибуне.

Весь первый план занимал громоздкий великан со множествомглаз, использующий в качестве полетного средства дубину размером со стволмолодой сосны. За его спиной виднелся еще кто-то, однако Таня в него особо невглядывалась.

Соловей осторожно наблюдал за Таней.

– Узнала? Аргус. Стоглазый страж. Монументален, неправда ли? – сказал он.

Таня не спорила.

– Да, крупный дядя. Поле загромождает прилично. А ктодругой?

Соловей ответил не сразу.

– Хочешь сказать, что не узнаешь?

– Не-а.

– А ты попытайся!

Получив подсказку, Таня вгляделась во второго игрока.Немного смазанная, голова его была обращена к ней ухом. Можно было догадаться,что у игрока курчавые волосы и одет он в старомодный комбинезон. И лишь когдаТаня увидела, на чем он летит, ее пронзило острое, как боль, прозрение. Таняузнала бы свой контрабас из тысячи.

– Папа? – спросила Таня с тревогой узнавания.Слишком много разных чувств это в ней пробудило. Вины, тоски, радости,невозвратной потери.

Соловей кивнул.

– Да, точно. Это Леопольд. На том матче сборнойвечности с бабаями, который теперь проходят на уроках магстории. Один паренеквесь матч щелкал на мыльницу.

– А какой он был? – спросила Таня. Сам по себевопрос был банален, но кто виноват, что все важные вопросы в этом мире ужезаданы?

Ответ Соловья оказался неожиданным:

– Твой отец? Хм… Лео был беспокоен, непоседлив, немногопижон, часто тянул одеяло на себя, но умел думать. Причем не только за себя, нои за всех. Он часто видел то, что у него за спиной, но абсолютно не видел того,что у него перед носом. Такой дар есть не у многих.

Таня удивилась, но тотчас поняла, что Соловей говорит о ееотце как об игроке в драконбол. Разумеется, ведь для Соловья эта часть личностиее отца была главной.

– Да, Лео умел соображать. Он ощущал матч от начала доконца как единое целое. Всегда знал, когда нужно атаковать самому, а когдалучше отдать пас. Никакого мелочного самолюбия, только интересы команды. Былсмел и эффективен. В сборную вечности, как ты догадываешься, попадают не загреческий нос и красивые уши.

– А еще? – жадно спросила Таня.

Старый тренер задумался. Единственный его глаз переместилсяс фотографии на Таню.

– Видишь ли, быть просто ловкой и просто быстрой мало.Мало уметь поймать заговоренный пас и нырнуть под струю пламени прежде, чемтебя поджарят. Главное: ощущать ткань матча, его динамику, его развитие. Матч –как человек: у него есть всплески, есть ровное течение, а есть глубокиепровалы. Ты же знаешь, как это бывает. То все ползают, как сонные мухи, тозлятся друг на друга, то гадят, как Горьянов когда-то гадил Ягуну. Бывает,настроение у всех на нуле и, кроме как в раздевалку, никто никуда не хочет.Хоть палкой их бей – не проснутся. Так вот, твой отец Лео был душой команды.Даже очевидные лентяи в его присутствии играли лучше, чем всегда.

– А как он этого добивался? – спросила Таня.

Как начинающий тренер (Соловей часто оставлял на нееученическую команду Тибидохса, когда ему нужно было отлучиться), Таня отличнопонимала, о чем речь. Дело было не в том, что стоило Соловью удалиться,ученическая команда сразу начинала сачковать и филонить, а сыновья Гоярына,переставая летать, предпочитали поваляться на разогретом песке. Существоваликакие-то общие стихийные настроения, которые вдруг разом охватывали всюкоманду. Это мог быть ровный результативный накал игры, но чаще это бывалиагрессия, лень, уныние, равнодушие, и тогда даже талантливые игроки начиналииграть в треть силы.

Соловей провел пальцем по длинному шраму, рассекавшему лицо.Центром шрама был пустая глазница.

– Драконбол – игра командная. Даже пять отличныхигроков-индивидуалов мало что смогут сделать против слаженной команды среднегоуровня, которая мыслит как единое целое. Но добиться этого крайне сложно. Люди,объединенные в команду, поначалу существуют по законам толпы. Пусть маленькой,но толпы.

– И что тут дурного? – спросила Таня.

– Плохо то, что толпа по определению глупа. Соберитолпу – пусть даже из тысячи профессоров и академиков, – и как единоецелое она будет глупее десятилетнего мальчишки. Дай такой толпе самогозаурядного пастуха, который будет изредка пощелкивать кнутом или бросать втолпу куски сахара, и он погонит ее куда угодно, хоть на бойню.

– И мой отец был таким пастухом? – спросила Таня собидой.