— Нет, — помотал я головой, допивая горький чай. — Рана затягивается, на её месте образуется шрам, шрамы уродливы. Я могу понять вас: в детстве мы тоже лазили по стройкам и заброшенным домам. А знаешь, когда я разлюбил их? Когда в одном таком разрушенном доме в Гудермесе почувствовал сладковатый запах мертвичины, от которого кишки съёживаются как змея. Мы нашли тело в подвале по гулу от мух — чёрт, сколько их там было! И я понял: мёртвое — оно и есть мёртвое. И никаких тайных смыслов, никаких подтекстов, только вонь, разложение и смерть. Это конец.

— Или начало.

— Заладил же! Начало чего, Елисей? Если человек когда-нибудь вернётся на эти земли, построит здесь заводы или фермы, будет начало. И не начало даже, а восстановление того, что и так было. Только когда это случится? В двадцать втором веке? Хорошенькое начало!

— Для вас жизнь ценна, только если вы сумели подчинить её себе, — невозмутимо произнёс Лис. — Вы и мыслите категориями «завод» или «ферма», потому что не видите ценности в том, что не обратимо во власть, ресурсы, деньги. Вы всё боретесь с колониальными странами, но сами чем отличаетесь?

— Тем, что у них были колонии, а у нас нет.

— У них были внешние колонии, а в России колонией стала сама Россия — колонией имени самой себя. Все должны давать ресурсы центру. И само по себе это даже нормально, но вы же не знаете меры. Вы не оставляете жизни никакого просвета. Жизнь, которая течёт независимо от вас, кажется вам бесполезной.

— Эти места и были бесполезны для людей, пока не появились Демидовы, Расторгуевы…

— Ага, и господин Зотов, кыштымский зверь.

Я усмехнулся. Самый известный управляющий кыштымскими заводами, Григорий Зотов, прославился крайней жестокостью по отношению к рабочим и позже был осуждён. Но заводы при нём совершили технологический рывок, и он определил их будущее, основав первые медные разработки вблизи современного Карабаша, что заложило основу медного бума на Урале. Если бы не катастрофа, кыштымская медь и сейчас пользовалась бы спросом.

Я напомнил Лису, что в его смартфоне есть медь, добытая на рудниках, которые разведали, основали и эксплуатируют люди. Какие люди? Самые разные: хорошие, плохие, амбициозные, придирчивые, одержимые. Но без этой меди, без стали, без никеля и хрома он, Лис, был бы говорящей обезьяной, которая живёт в таких вот лачугах и ест досыта год через три, когда везёт с погодой.

Лис слушал молча, глядя на пламя свечного огарка. Он сказал:

— Да, эти места созданы именно такими людьми и до сих пор несут это бремя, потому что вы не даёте никому поднять голову и осмотреться. И себе в том числе. Демидовы строили здесь заводы и богатели, а Рыкованы вывозили их наследие и тоже богатели. И хотя Рыковановы не имели этого ввиду, но они очистили эту землю от самих себя. Не только от станков и механизмов, но и от своего образа мыслей. Они вычеркнули эти места, признав их безжизненной пустошью, а места продолжили жить, развиваться, рождать что-то новое, не доступное их пониманию. Они ведь привыкли всё контролировать: и свои жизни, и чужие. Они не верят в возможность развития вне собственной воли.

— Интересно у тебя мозги устроены, — проговорил я. — Хорошо, давай обойдёмся без нашей воли. Предадим анафеме всех Рыковановых, Демидовых, Зотовых, всех «колониалистов», вернёмся к первородной чистоте и беспечности. Ты же руссоист в душе. Давай пустим всё на самотёк. Не будет ни цивилизации, ни технологий, ни заводов с их заводоуправлениями. Образования не будет, медицины, транспорта. Люди станут счастливее?

— А сейчас они счастливы?

— Я не знаю. Но 8 миллиардов человек просто не выживут без технологий: им не хватит ни еды, ни воды, ни тепла. Что дальше? Войны за делянки леса, чтобы было чем обогревать пещеру? Сдаётся мне, когда тебя колотит дрожь и желудок набекрень от голода, трудно приобщаться к таинствам мироздания. Вот такая она правда жизни, Елисей, нравится тебе это или нет. Не мы создали этот порядок: мы продолжили дело, которое начала природа.

— Да, но совершенно разучились её слушать. Если природа задумывала трёхэтажный дом, мы уже нагромоздили сто этажей и говорим: мы — продолжатели. Только дом наш уже неустойчив, а мы всё продолжаем громоздить этажи, даже не понимая, что там в фундаменте.

На столе лежал высохший букетик полевых цветов. Я включил индикатор и поднёс к нему. Прибор затрещал веселее. В возникшей паузе Кэрол стащила носки и принялась рассматривать стёртые костяшки пальцев, трогая их и сипя от боли. Лис достал пластыри и проворчал:

— Раньше надо было сказать.

Он кромсал пластырь ножом, заклеивая мозоли Кэрол сложной мозаикой.

— Вы всё правильно говорите, — сказал он вдруг. — Вы действительно создаёте порядок.

Я опешил:

— С чем ты тогда споришь?

— Ваш порядок не единственный.

— Другого не было и не будет. Наш порядок — это рабочие места, безопасность…

— И войны! — перебил он.

— Да, войны, и что? Люди всегда воевали. Это в природе человека.

Лис задумался, пристально глядя на пламя свечи, которое отражалось в его расширенных зрачках, делая взгляд особенно настырным. Наконец он проговорил:

— Войны были всегда? Наверное. Человек привык бороться за выживание. Но потом у него не осталось естественных врагов, он стал сильнее природы. Всё меняется, а мы нет. Борьба для нас — это весь смысл жизни, наш культ, наш способ прикоснуться к абсолюту. Это наше пещерное наследие, наша психотерапия. Нам больше нечем лечить свою неудовлетворённость. Но борьба — это не самоцель, цель должна быть в любви, а её так легко потерять по пути. Вы и не помните, что такое любовь. Вы всё время ищите оправдание для насилия, которому подверглись сами, и это, наверное, ваша коллективная травма — не именно ваша, а всей страны. Вы так легко поверили в Орду, потому что это позволяет отсрочить встречу с реальностью.

— Когда-нибудь с реальностью столкнёшься ты, Елисей, и хорошо, если к тому моменту наши войска посадят эту реальность на короткий повод. И ты, конечно, вправе выдвигать разные теории и поплёвывать нашим ребятам в спины, только не забывай, что такая возможность дана тебе именно потому, что эти