касаться лица. Пот собирался у крыльев носа и вокруг губ, щекоча и разъедая их солью. Солнце клонилось к закату, и его жар потерял свирепость, но воздух оставался плотным, тревожным и неестественно тяжёлым. Во рту появлялся металлический привкус. Лис пожал плечами: он никаких привкусов не ощущал.

Дорога обогнула очередной дом с выгрызенным углом, и открылся вид на заводские трубы Кыштымского медеэлектролитного завода. К деревянному столбу кто-то приколотил фанерку: «Рыкованов — мародёр!»

— В вашу честь, — хмыкнул Лис. — Тут создавался начальный капитал рабочих отрядов ликвидаторов. Рыкованов сюда только самых преданных назначал. Позже они Озёрск разграбляли, но поначалу Клондайк был здесь: медь, оборудование, техника. Сейчас там почти стерильно: вытащили всё до штукатурки.

— Закон войны, — нехотя ответил я. — Три дня на разграбление.

— Да, тут не три дня. И всё это было радиоактивным.

Мы вышли к тупиковому перекрёстку. Дальше начиналась территория завода. Перед нами была проходная и прямоугольное здание с водонапорной башней позади. Справа торчала двустволка заводских труб. Когда-то всё это находилось за забором и называлось гордым словом «предприятие», сейчас же постройки казались разрозненными и почти случайными.

Металлические ворота были проломлены и смяты, словно в них въехал грузовик: возможно, так оно и было. Сбоку от площадки были навалены корпуса старых машин, в основном «Жигулей» и «Волг», сплющенных, как пачки сигарет. Их словно подготовили к вывозу, но по какой-то причине оставили.

Лис прислушивался. Из недр завода доносился металлический звук, словно хлябала полуоткрытая дверь. Кэрол смотрела в сторону проходной с затаённым ужасом. Я уже было двинулся в том направлении, решив, что мы должны пройти завод насквозь. Лис окликнул и позвал обратно к зарослям кустов у дороги. За ними обнаружился низкий и вытянутый одноэтажный дом, фасад которого когда-то выходил на проходную. Сейчас четыре одинаковых окна упирались в кусты, поэтому свет проникал внутрь как через плотные шторы.

Здание оказалось узким и, судя по перегородке в центре, рассчитанным на две семьи. Окна одной из половин были затянуты плотной плёнкой. Войдя, мы синхронно с Кэрол включили фонарики. Дощатый пол был сравнительно чист, выметен. Пахло старым деревом и табаком. На столе, сооружённом из кирпичей и фанеры, стояла банка для окурков и свечные огарки.

— Перевалочный пункт, — пояснил Лис. — Здесь заночуем.

— Может, лучше выйти из города? — напрягся я.

— Стемнеет скоро, — отозвался Лис. — Здесь самое безопасное.

Он уронил приваленные к стене доски и фанерные листы, под которыми обнаружились набросанные матрасы. Лис положил на один из них индикатор радиоактивности.

— Норма, — заключил он. — При входе обувь снимайте и отряхивайтесь.

Мы с Лисом скинули обувь, стащили рюкзаки и расселись на импровизированные сидушки из отрезов брёвен. Кэрол привалилась к дверному косяку. В наступившей тишине слышалось сбивчивое потрескивание индикатора на столе, и меня охватило удивительное спокойствие. Кэрол замерла, обессилев настолько, что не сразу нашла в себе волю стащить рюкзак. Мы бы и дальше слушали голос прибора, но Лис экономил батарейку. Он принял у Кэрол рюкзак, выдал нам влажные тряпки и велел тщательно вытереть сначала лицо, потом руки.

— Здесь ничего, — сказал он задумчиво, доставая из рюкзака горелку. — В принципе, уже сейчас в Кыштым можно возить туристов. Завтра придётся сложнее. Настоящая зона там.

Он подогрел воду в маленьком котелке и заварил быстрорастворимую лапшу, цепкий запах которой вывел нас с Кэрол из полусна. Мы съели на троих банку тушёнки, включая даже обильный белый жир. Лис заварил в кружках чёрную жидкость с пузырчатой пенкой, которую называл чаем. От её вкуса я даже проснулся.

Выскребая из банки остатки желе, Лис вдруг спросил:

— Вы никогда не были в зоне?

Я помотал головой.

— Как так получилось? Рыкованов же возил сюда «экскурсии», — последнее слово Лис произнёс с нажимом, издеваясь.

В экскурсия я не участвовал. Меня полжизни мучила радиофобия, ставшая антитезисом радиофилии, которую нам прививали в школе. Всё, что мы узнали о мирном атоме, противоречило рассказам учителей. Мы увидели, что радиация коварнее других угроз, потому что убивает незаметно, без драмы. Опытные ликвидаторы говорили, что с ней можно иметь дело: они знали безопасные дозы в микрозивертах и ходили по тонкой струне нормативов, гордясь своим умением всё правильно рассчитать. Некоторые из них умерли всё равно, и никто точно не знал, виновата ли радиация, или мы просто приписывали ей любую смерть. Она стала нашим злым божеством, иррациональным, беспощадным, но по-своему ироничным. Мне не нравилась эта русская рулетка. Радиация представлялась мне триггером, запускающим в организме все разновидности часовых бомб, одна из которых рано или поздно тебя добьёт. Я не хотел иметь дело с врагом, который невидим: мне хватило их в ту аргунскую ночь.

Что касается Рыкованова, то секрет его здоровья оставался загадкой и для него самого. О микрозивертах он слышал лишь вскользь, подставлял грудь под шквал ионизирующих частиц и уверовал наконец, что все патроны холостые. Главным последствием для него стали проблемы с суставами, но и тут он ворчал, что с этим мучается каждый второй мужик его возраста.

Он устраивал полулегальные экскурсии на места катастрофы, сопровождая их рассказами, от которых стыла кровь. Он показывал пятна на запястьях и плечах — следы радиоактивных ожогов. Экскурсии заканчивались возле саркофага, где проходил ритуал вывода радионуклеидов спиртосодержащими жидкостями, после чего вся компания отправлялась в его ресторан «Замок» на улице Сталеваров. Меня он никогда не агитировал, возможно, потому что знал о судьбе моего отца.

Лис снова спросил:

— Так что вы, боялись зоны?

Любопытство сверкнуло и в глазах Кэрол. Им незачем знать всего. У меня была и другая причина не любить зону, поэтому я ответил:

— Я не был здесь, потому что не испытываю удовольствия от созерцания мёртвой земли.

— Вы видите только мёртвую землю? — зацепился Лис.

— А какую видишь ты?

— Ту, что освободилась от человека и его суеты. Здесь есть то, чего нам не хватает: спокойствие.

Я взял со стола дозиметр и повертел в руках. Коробочка вроде старого диктофона. Я сказал:

— Какое тут спокойствие? Лебеда с тебя ростом и сорняковые кусты, вот и вся жизнь.

— Сорняки не навсегда. Природа найдёт равновесие, надо дать ей время.