по насыпи, под которой виднелось русло Рыжего ручья, впадавшего ниже в Сак-Элгу. Сейчас ручей почти пересох, его берега потрескались и хранили оксидные пятна белого, зелёного или желтоватого оттенков.

Этот ландшафт привлекал фотографов и блогеров, что выводило из себя Пикулева, который не понимал увлечения людей следами индустриальных загрязнений. Он неоднократно предлагал засыпать долину Сак-Элги гравием, но ему объясняли, что тогда блогеры будут фотографироваться в мёртвых лесах над ней или снимать кислотные топи в месте впадения Сак-Элги в реку Миасс, из которой пьёт Челябинск.

Карабаш был для Пикулева нелюбимым ребёнком, навязанным. После катастрофы на АЭС остановился завод в Кыштыме, где делали электролитную медь, и это создало проблемы для Карабаша, который поставлял Кыштыму сырьё. Предприятие обанкротилось, и город, стоящий в удивительно красивом месте, в тисках гор, оказался в тисках совсем другого рода: развивать сельское хозяйство и туризм не давила убитая экология, а другой работы для 15 тысяч жителей не было. «Чезару» было выгоднее основать завод в чистом поле, но тогдашний губернатор Пётр Сумин потребовал от Рыкованова взять предприятие на баланс, хотя Пикулев был резко против.

С тех пор Карабаш стал одной из линий фронта в борьбе «Чезара» с эко-активистами, хотя именно «Чезар» к проблемам Карабаша отношения не имел. Как раз напротив: мы пытались спасти город от полного разорения.

Эко-активисты добились установки оборудования для улавливания сернистого ангидрида, выбросы которого портили имидж Карабаша, вызывая пожелтение листвы в июне. Хотя запуск цеха газоочистки обсуждался лет тридцать, ту победу записал на свой счёт покойный Эдик Самушкин, и Карабаш можно считать трамплином для его недолгой карьеры. Сейчас железнодорожные пути перед комбинатом были сплошь заставлены цистернами с серной кислотой, которую больше не выбрасывали в воздух, а использовали в качестве сырья для минеральных удобрений.

Проехав завесу пыли у комбината, мы вынырнули обратно в ясный день, кинув последний взгляд на трубы, дым которых самодовольно поднимался в небо. Справа показалась Лысая сопка с надписью «Спаси и сохрани», и здесь Лис напрягся, стал всматриваться в дорогу и велел свернуть в какой-то проулок между домами на окраине Карабаша. Мы остановились у дома с зелёными воротами, Лис выскочил из машины и постучал.

Ему открыл полный парень лет тридцати. Брюхо его свисало над кромкой едва натянутых трико. Держался он самоуверенно. Приветствовав Лиса небрежным рукопожатием, парень ушёл за ворота и вернулся с небольшой коробкой. Я слышал их разговор в приоткрытое окно.

— А нормального нет? — спросил Лис. То, что лежало в коробке, видимо, его не вполне устраивало.

— Нормальный Севан забрал, тоже куда-то полез. Да тебе пойдёт. Гамму он нормально ловит, а бета тебе ни к чему. Ты же в грязи валяться не будешь.

Лис колебался. Парень спросил, глядя на него с любопытством и слегка надменно:

— Чё, полезешь в зону, несмотря на обстоятельства?

— Какие обстоятельства? — не понял Лис.

— Война, нахер! Вот какие! — парень рассмеялся, а потом харкнул с такой яростью, словно сработал автоматный затвор. — Менты всех пасут: тачки проверяют, по домам нёхаются. А в зоне, думаю, их вообще кишмя. Ты же пятая колонна, так что смотри. Шутки кончились.

Он сощурился и снова харкнул. Лис спросил:

— Пишут, в городе завтра протесты. Пойдёшь?

— Не-е, не-е! — засмеялся толстяк. — Нахер! Чё мне эта война? Ну, война. Она там, я здесь.

— Ты поддерживаешь, что ли?

— Да кто меня спрашивает, Лисыч? Я не поддерживаю. А что я могу? С плакатиком выйти? Ну, выйду, они меня примут, рожу разукрасят, старые дела вспомнят. Оно мне надо? Твоих уже запирать начали. Нахер!

— Отсиживаться будешь?

— А чё ты предлагаешь?

— Не знаю, — пожал плечами Лис.

— Вот и я не знаю. Осмотреться надо. Ладно, не кисни. Прибор годный. Главное, ил с Иртяша не кушай.

Они попрощались. Когда мы отъехали, я спросил:

— Что, плохой прибор?

— Не плохой, примитивный. Сильные очаги он покажет, но загрязнённость почвы таким не проверишь. Будем исходить, что почва везде загрязнена.

— Может, и к лучшему. А друг твой, гляжу, на баррикады лезть не готов.

— Он нормальный, — буркнул Лис. — Устал просто. Семья.

От Карабаша до границы зоны было километров тридцать. Дорога мимо озера Увильды вела на КПП «Кыштым», за которым начинался одноимённый город, сейчас мёртвый. Лис предлагал проникнуть в зону чуть восточнее и пройти прямо по улицам. На мои сомнения, что в городе наверняка больше охраны, он отвечал: там и укрытий больше.

До катастрофы я был в Кыштыме только раз в середине восьмидесятых, когда мне было лет восемь, и почти ничего не помнил. Мать считала Кыштым лучшим городом области, но после катастрофы это было естественно: о мёртвых либо ничего, либо хорошо. Кыштым располагался среди гор и озёр, а в демидовские времена его изрезали каналами и прудами, за что он получил второе название — Уральская Венеция. Он был чистым, красивым и небедным: здесь располагалось несколько производств, включая военные заводы и фабрику по производству сверхчистой меди. Строительство Южно-Уральской АЭС с её дешёвой энергией открывало перед городом головокружительные перспективы, и на волне той эйфории начала 90-х его планировали переименовать в Энергоград.

Впрочем, было предзнаменование. В 1957 году на комбинате «Маяк», производившем оружейный плутоний, взорвалась ёмкость с радиоактивными отходами, шлейф которых растащило на сотни километров на северо-восток. Кыштым лежал почти вплотную к «Маяку» и закрытому Озёрску (Челябинску-40, позже — Челябинску-65), но городу повезло — облако радиоактивной взвеси обошло его стороной. Однако Кыштым оказался ближайшим незасекреченным поселением к месту катастрофы, которая в западные источники вошла под названием Кыштымской. И треть века спустя та оговорка по Фрейду притянула к себе другую катастрофу, которая превратила город в призрак, хотя именно её Кыштымской не называли, а называли Челябинской.

Дорога, по которой мы приближались к Кыштыму, была пустынной. Ездить по ней было некуда, и появлялись здесь в основном грибники и охрана. Лис стал напряжённым. Он потребовал, чтобы я сбросил скорость и всматривался в дорогу, которая плавно виляла через смешанный лес. По обочинам встречались пустые дома и старые остановки с осыпавшейся кладкой. Яркие аншлаги предупреждали, что дорога ведёт в тупик. На одном из плакатов был призыв не собирать грибы: подосиновик