хотелось заходить в тупик этого спора: Илья, видевший только свою дробильную машину да огород, не в состоянии оценить всей картины. К тому же, всем нужна мечта — у Ильи она была такой: сбежать от «Чезара», перехитрить его, вырваться. Он просто устал от однообразия.

Мы заговорили о погибшем.

— Им когда лет по пять было, Вовка к нам приходил, — вспоминал Илья. — Чумазый всегда был, коленки в грязи. У него игрушечная железная дорога была, они её вон там собирали. Помню, помню его. Хотя давно не видел. Жаль, конечно, что так вышло.

Его широкое лицо раскраснелось от алкоголя и нахлынувших чувств.

— Жаль? — спросила Кэрол.

— Конечно, жаль, — просто ответил Илья, не уловив её воинственных интонаций. — Он же совсем молодой был. Но, что поделаешь — долг родине. Орда грязную бомбу готовит, хочет всё здесь в зону отчуждения превратить. Кому-то приходится защищать свой народ.

Кэрол вдруг схватила бутылку водки, плеснула в чайную кружку и выпила залпом.

— Жаль? — повторила она, морщась и фыркая, как ондатра: — То есть можно развязать тупую, бездарную бойню, а когда станут очевидны её последствия, просто сказать: «Жаль»?!

— Кать… — одёрнул я. — Ты вообще не по адресу.

— Я по адресу! Что это за долг родине такой — убивать другой народ и гибнуть самим? Зачем? И почему мы молчим? Вы почему молчите? Разве не ваше поколение внушало нам с самого детства: лишь бы не было войны! Конфликты нужно решать без насилия! Разве не вы пили тосты за мир во всём мире? А что с вами случилось? Вам теперь плевать, потому что у вас дочь и вы думаете, что вас это не коснётся. Вы так рассуждаете? А на жизни остальных плевать?

— Нет, нет, — мягко запротестовал Илья, сбитый с толку её горячностью. — Жизнь солдат, конечно, важна, и сейчас несравнимо ценнее, чем раньше. Ведь сейчас используется новое высокоточное оружие и смертность ниже, но ведь всякое бывает. У нас ведь и на заводах травматизм…

Он вдруг с опаской поглядел на меня, но я не отреагировал. Илья добавил:

— Я не оправдываю, люди часто сами виноваты: нужно соблюдать технику безопасности.

— Технику безопасности! — фыркнул Кэрол. — Можете мне не рассказывать: у меня отец тридцать лет на заводе, и техника безопасности им нужна, чтобы прикрываться бумажками во время проверок! Но разве можно это сравнить с войной? Разве можно оправдывать жертвы случайностями, если с первой минуты понятно, что жертвы будут и что они напрасны? Эти Вовки гибнут лишь для того, чтобы какой-нибудь другой Вовка вписал себя в учебник истории!

Я толкнул Кэрол ногой, но она отстранился и зашипела. Илья мельком посмотрел на меня, но я развёл руками: мол, что с неё взять, устала.

Получив мою поддержку, он проговорил тоном, в котором зазвучали учительские нотки:

— Жертвы не могут быть напрасны. Разве мы не победили Орду пять веков назад? И ещё раз победим. А если не победим, жертв будет ещё больше. Сарматы, говорят, плохие воины, трусливые и плохо организованные. Но у них грязная бомба. Они только и ждут, чтобы на нас её кинуть.

— Ну, какие сарматы? — воскликнула Кэрол. — Кто это? Вы сами их видели? А грязную бомбу вы видели?

Илья посмотрел на неё ошеломлённо. Наверное, в Магнитке не было тех, кто рассуждал как Кэрол, и наверное, для него стало открытием, что кто-то оспаривает азбучные истины. Ну, что же, Илья, привыкай: в сложные времена всегда появляются сложные собеседники.

Наконец он собрался с мыслями, кивнул в сторону холодильника, на котором стоял пузатый телевизор, и упрямо сказал:

— Конечно, видел. Ужасные люди! И не люди, а зверьё! Натовцы сколько лет это планировали. Язычество, паганство, сарматы — это же дикость, варварство. А мы люди православные. Они хотят ослабить нас, чтобы разорить наши земли, а потом установить тут натовские гестапо и уничтожить Русь совсем. Им русские не нужны. Они тут всё заразят.

— Да вы съездите в Казахстан! — не унималась Кэрол. — Никаких сарматов вы там не найдёте. Ну, найдёте, конечно, на каком-нибудь городском празднике, как у нас байкеров. Это просто субкультурный феномен. Вы почитайте на эту тему…

Она потрясла своим телефоном, но Илья нахмурился:

— В интернете ложь пишут, потому что интернет контролируют американцы, через него война и готовилась. Откуда нам знать, как там на самом деле? Никто не знает. Генеральному штабу виднее.

— Ясно, — Кэрол хотела плеснуть себе ещё водки, но Лис перехватил её руку. Она свирепо посмотрела на него и, пыхтя, проговорила:

— То есть лично вы сарматов не видели? А телевизору верите безоговорочно? Может быть, сначала разобраться? Это ведь не товарищеский матч: здесь ставки — жизни людей! Целых поколений!

Привязалась же к мужику… Этак нам в самом деле придётся ночевать в поле. Я хотел вмешаться, но осмелевший Илья парировал:

— А как раньше войны были? Разве про них кто-то что-то знал? Вот была Первая мировая война: разве могла Россия не вступать в неё? Разве имела моральное право? И мы бы победили, если бы не бездарный мир, заключённый большевиками. А большевики — предатели Родины. Это они Казахстан и придумали, а до них не было такой страны вообще. Придумали, а мы теперь расхлёбываем. Но зато теперь с нами опять будут считаться.

— Будут считаться! — пылала Кэрол. — Как считаются с сумасшедшим соседом, который гадит на лестничной клетке! И вот ради этого гибнут люди?

— Люди всегда гибли, что теперь…

— И не в погибших дело! — не унималась Кэрол. — Разве выжившим легко? Разве война не оставляет после себя инвалидов, бездомных, сирот, сумасшедших, спившихся, озверевших, потерявших всякую веру? И если мы сами не знаем, что там происходит, то почему одобряем этот театр теней? Чтобы потом на их могилках сказать, что нам жаль? Что искусство требует жертв?

— Какое искусство? — переспросил сбитый с толку Илья.

Кэрол задохнулась в бессилии. Лицо её горело. Я встал, обхватил её сзади и приложил ко лбу влажную тряпку. Она даже не сопротивлялась. Вид неё вдруг стал беспомощный, она обмякла.

— Дыши, — велел я. — В первые дни всегда тяжело. Это пройдёт. И к Илье не приставай — он