Справа торчала телевышка, на которую ориентировался Лис. Он рассказал, как однажды забрался на неё, чтобы сделать снимок зоны, и увидел зелёное море с островками крыш.

С земли всё казалось не таким волшебным. Встречались остовы старых машин и дорожные знаки с отметинами пуль. На стене автобусной остановки виднелся трафаретный рисунок: голова человека в противогазе с надписью «Achtung!». Незатейливый сталкерский стрит-арт.

Но была здесь и другая живопись, более пронзительная. На стенах уцелевших домов кто-то нарисовал чёрные контуры людей, крадущихся призраков прошлого. Ребёнок с мячом. Старик с авоськой. Девочка с котёнком.

Вика, моя жена, была из Каслей — это ещё один город, пострадавший от катастрофы. Есть ли такие граффити в Каслях? И может ли быть, что какой-то художник совершенно случайно изобразил её?

Я отогнал эти мысли. Нужно было помнить о цели, сосредоточиться на ней, сфокусировать все усилия. Даже если я ничего не найду, Рыкованов оценит рвение. Он неравнодушен к зоне. Он понимает её язык.

Мы вышли на большой перекрёсток. Пересекаемая улица уходила влево под уклон, а вдали поднимался лес, в пучине которого, словно щепки корабля, виднелись крыши уцелевших домов. Впереди начиналась многоэтажная застройка, за ней торчал ржавый колосс телевышки. Многоэтажные дома неплохо сохранились, и в первый момент их можно было принять за жилые, если бы не провалы окон. Из некоторых свисали шторы: так вываливается язык у мёртвых.

Лис объявил привал. Мы расположились на ступенях лестницы, поднимавшейся к одной из многоэтажек. Кыштым был не столь норовистым, как Златоуст, но и здесь хватало круч.

Около перекрёстка стоял загнутый дорожный указатель. Я рассмотрел надписи: влево — центр, прямо — Касли. И где-то там родной дом Вики, который я никогда не видел, но представлял по её рассказам.

Мы достали горелку, вскипятили воду и принялись за бутерброды.

— Тихо так, спокойно, — сказала Кэрол, жуя. — Словно нет никакой войны.

Она ведь никогда не была на войне. Она не знает, что затишье иногда опаснее канонады, потому что не знаешь, чего ожидать.

Мы двинулись дальше, и рюкзак стал тяжелее, словно добавилась пара банок тушёнки. Время в зоне искажено, и вчерашний день, когда мы с Горбанем заявились к Илье, кажется далёким прошлым. А Рыкованов… Этот вообще выглядит отсюда мифическим чудовищем, о силе которого мы знаем из книг.

Справа тянулись ряды мрачных пятиэтажек, слева — щербатый частный сектор, который вскоре сменила многоэтажная застройка. Настырная зелень росла вплотную к стенам и маскировала фасады. Они смотрели через листву взглядами узников.

Вывеска из неоновых трубок на универмаге была почти сплошь разбита. Табличка «Дом высокой культуры и быта», прибитая к стене, изображала этот самый дом, но её фон потемнел, а рисунок стал светлее и выглядел почти люминесцентным. На столбах виднелись технические надписи, нанесённые трафаретным шрифтом. Лис нашёл чёрный автомобильный номер с полустёртыми белыми символами: 10–81 чбв. Он спрятал его у дороги, чтобы забрать на обратном пути: за такой, по его словам, можно выручить долларов 100, а если он окажется фонящим (признак зоны) — то и все 300.

Мы дошли до поляны, которая оказалась площадью. Из гущи молодых деревьев торчал чёрный монумент в виде рабочего с занесённым молотом, словно он отбивался от берёз. Ещё дальше виднелись синие луковицы церкви.

— Храм Рождества Христова, — кивнул Лис. — Работал даже при советской власти. А дальше Верхне-Кыштымский завод и Белый дом, слышали? Бывший особняк Демидовых-Расторгуевых?

Конечно, я слышал.

Но мои воспоминания о Кыштыме были другими, пятнистыми и плещущимися. Здесь же я видел нечто застывшее, истлевшее, тонущее в землю, лишённое цвета и движения, уступившее ползучей воле растений. Город-окурок, город-ожог.

На площади среди тонких берёз торчал корпус старого автобуса, по моде шестидесятых с округлой мордой. Он был пятнистым от ржавчины. Подслеповатые фары бессмысленно смотрели в угол дома. Дальше виднелась стойка с фанерным щитом, сохранившем абрисы семьи будущего, за спинами которой поднимались градирни АЭС. Художнику дали творческую свободу изобразить город мирного атома на фоне станции, но на самом деле она располагалась за Озёрском, вне зоны прямой видимости от Кыштыма. Надпись по низу щита гласила: «Энергоград — город будущего», и ещё — «1 киловатт-час = 1 коп.» Я вспомнил, что мама платила 4 копейки за киловатт-час, потому что наш дом был газифицирован, но в домах с электроплитами выходило вдвое дешевле.

Мы пошли дальше на север. Многоэтажные дома кончились так внезапно, словно город был застроен строго до определённой черты. Теперь кругом была лишь неряшливая зелень, кое-где истыканная мачтами электропередач без проводов.

Вскоре дорога изогнулась, и Лис приказал остановиться. Местность здесь была почти открытая. Оглядевшись, мы пересекали поле, по которому были разбросаны облачка невысоких кустов. Лис снова велел ждать, ушёл на разведку, потом вернулся и скомандовал идти за ним. Мы побежали рысцой и пересекли старые рельсы буро-жёлтого цвета, но сверху блестящие: кто-то по ним недавно ездил.

— Ваши, — кивнул Лис.

Я сообразил, что это те самые пути, что уходили от Татыша, где был митинг, к посёлку Маук, Верхнему Уфалею и далее за пределы зоны в сторону Полевского. Со стороны Татыша пути сливались из четырёх ниток в одну, а к Мауку шла одноколейка, делая крутой поворот. Я не сразу понял, почему рельсы выглядят непривычно, а потом вспомнил, что дорога не электрифицирована: не было ни опор, ни контактной сети, только небо.

Позже мы пересекли ещё одну железнодорожную ветку, которая уводила в сторону подстанции. Её охраняли растопыренные колоссы линий электропередач. Провода с них давно срезали. Пустые руки колоссов словно готовились обхватить врага, посягнувшего на их территорию.

Дорога изогнулась, и вдруг город вырос перед нами с новой силой, на этот раз в виде сталинских двухэтажных кварталов. Стены когда-то жёлтых домов местами позеленели, и узор этой странной патины был даже красив. Жёлтые дома сменились грязно-серыми. Некоторые были обрушены, словно любопытный ребёнок срезал часть кукольного домика, вскрыв сетчатые каркасы стен. От зданий шёл прогорклый запах.

— Может, маски наденем? — спросил я Лиса, но тот лишь помотал головой.

Я вдруг осознал, насколько удушливым был день. Я сильно потел, и пот, обычно неприятный, казался мне ещё одним слоем защиты от этого места. Я старался не