коленями его бедра, и весь он состоял из сплошной огненной пульсации, и видел только ее запрокинутое лицо над собой, а все остальное не видел, но чувствовал всем телом.

Ссорились редко, вернее, это и не ссоры были, а лишь мелкие несовпадения. Он считал это нормальным – невозможно же во всем совпадать с другим человеком, пусть и любимым. Только одна размолвка его задела.

Женя вернулся тем вечером домой в самом мрачном настроении. Умер пациент, находившийся на искусственной вентиляции легких, и он предполагал, это могло случиться потому, что того неправильно заинтубировали. Вроде бы это не подтвердилось, установили, что интубация была сделана в соответствии с протоколом, но Жене все-таки казалось, что дежурный врач, проводивший ее ночью, мог бы сделать это лучше, виртуознее, что ли. От того, что самого его при этом не было, он не мог с уверенностью сказать себе «нет, я неправ» и злился на то, что теперь уже не поймешь, имеет твое недовольство, твое раздражение реальную причину, или просто ты грызешь себя оттого, что пациент умер и этого уже не отменить.

В общем, в таком состоянии лучше было бы закрыться в комнате, лечь на диван и тупо смотреть в потолок. И уж точно не следовало спорить с Линой о какой-то ерунде, которая ни в каком состоянии не стоила не то что спора, но даже минутного о ней размышления.

Но это в его понимании не стоила, а для Лины, оказывается, это было не ерундой, а животрепещущей проблемой.

Когда Женя вошел в квартиру, она разговаривала по телефону. Он краем уха уловил ее сочувственные вздохи и междометия.

Лина пришла в кухню через пятнадцать минут. Он уже разогрел ужин и жевал котлету, глядя в стенку перед собой.

– Съедобно? – спросила она. – Я тоже только что со съемки вернулась, не успела ничего приготовить, по Яндексу заказала.

– Съедобно, – кивнул Женя.

Ему было все равно, что есть – потемневшее от горя лицо матери умершего пациента проступало на кухонной стене. Сначала он пытался прогнать его из памяти, но потом понял, что это не получится и придется дождаться, пока оно само поблекнет и исчезнет совсем. Когда это произойдет, непонятно, и надо как-то до этого дожить.

– Представляешь, – сказала Лина, – у Оли, ну, я тебя с ней в студии знакомила, помнишь? – так вот у нее какая-то просто ужасная ситуация дома.

– Да? – без интереса спросил он. – Что именно ужасно?

– Она веган, а ее мужчина абьюзит ее из-за этого.

– Мясо заставляет есть?

– Не заставляет, а говорит, только идиотка может думать, будто курица страдает от того, что люди едят яйца.

– В общем он прав.

– Да дело же не в курице! – воскликнула Лина. – Дело в том, что Оля страдает! От того, что ее унижает любимый человек.

– Не надо позволять себя унижать.

– Скажи еще, не надо его любить.

– Тоже вариант.

– Ты считаешь, это легко, перестать любить?

– Я так не считаю.

– Тогда что ей делать, по-твоему?

Надо было сказать: «Понятия не имею», – но он зачем-то сказал:

– Не превращать свои пищевые привычки во вселенскую проблему.

В Линином взгляде недоумение смешалось с возмущением и печалью. Женя видел, что это честная смесь. Потом у нее на глазах показались слезы.

– Ну что такое? – поморщился он.

В следующую секунду ему стало стыдно за презрительность своей гримасы.

– Ты совсем другой, Женя… – тихо сказала Лина. – Хороший, замечательный, но совсем другой…

Она разрыдалась, он обнял ее, стал целовать, успокаивать какими-то мгновенно забывающимися словами, все закончилось в кровати, ночью доедали яндексовские котлеты, Лина смеялась и, казалось, забыла об их дурацкой размолвке, а он и точно забыл.

«Она просто моложе, – мелькнуло у него в голове уже на границе сна. – И она действительно другая, а кто не другой?»

Не другая была Люда. Он встретился с ней назавтра – она подала на развод и попросила обязательно прийти в загс, чтобы это дело не затянулось.

– Дурак ты, Артынов, – сказала она, пока сидели в очереди в коридоре. – Врач, тем более твоей специальности, тем более завотделением, должен жить с себе подобным.

– С мужчиной, что ли? – усмехнулся он.

– Да уж лучше с мужчиной, чем с финтифлюшкой малолетней.

Лина была моложе его на семь лет, ей только что исполнилось двадцать шесть, и малолетней она точно не являлась. Так что Люда ошибалась, хоть и навела, видимо, справки.

Возражать ей Женя не стал – она имела право на него злиться. Но некая мысль выпрыгнула из ее слов и поразила его.

Он прошел весь диапазон, в котором чувства соединяются с повседневностью. От спокойного отношения к женщине, с которой живешь, до сумасшедшей к ней любви. От равенства возраста и профессии до несовпадения того и другого.

Что из этого следует, Женя понять не успел: их с Людой вызвали в кабинет, чтобы засвидетельствовать расторжение брака. Но что-то следовало точно. Может быть, это надо осмыслить. А может, просто принять как данность, из которой не следует ничего.

Следствие выяснилось, выявилось год спустя, когда Лина от него ушла.

Весь последний месяц перед этим она была печальна, возвращалась поздно, говорила, что у нее трудный период, совсем нет заказов, а какие есть, те достаются бездарям, вообще, качество работы никого больше не интересует, как же такое стало, и всё деградирует, и непонятно почему.

– Да что тут непонятного? – пожимал плечами Женя. – Везде всё деградирует, ну и в твоей сфере тоже. Сами виноваты – выбрали гопников страной руководить, теперь пожинаем плоды отрицательного отбора сверху донизу.

На то, чтобы интересоваться политикой, времени у него, конечно, не было. Но и не требовалось много времени, чтобы понять, что сплошная ложь, которой набрякла жизнь, не может не дать результата. На него этот результат валился