Когда они были детьми, Соня первой находила интересные книжки, подсовывала их брату, а потом, бросая вот так какие-нибудь фразочки из них, уличала его, если не прочитал. Но обычно он читал все, что она ему советовала.

– Поручик сидел под навесом на палубе, чувствуя себя постаревшим на десять лет. У Бунина рассказ «Солнечный удар», – сказала она.

Он не помнил этот рассказ. Но вспомнил, как Лина говорила, что их встреча была солнечным ударом, и догадался, о чем там может быть.

Соня привезла рыбу и для мамы своей подружки, у которой останавливалась в Юрмале, и сразу после завтрака поехала отвозить. Посылка была небольшая, помогать не требовалось, и хорошо – у Жени руки-ноги не двигались и такая тяжесть была внутри, словно кто-то вложил в него свинцовую болванку. И он действительно чувствовал себя постаревшим на десять лет, как в рассказе Бунина.

Попытался уснуть, но не смог. Вместо сна навалилось невнятное забытье. Но хотя бы время этим забытьем сожралось. Он не знал, что делать со временем, оно тоже было свинцовым.

Очнувшись вечером, смотрел из глубины комнаты на окно, возле которого стоял неделю назад, разговаривая с Алесей, и не мог заставить себя открыть его снова, хотя в комнате было душно, он задыхался от этого. Или не от этого?

Что-то странное с ним происходило. Что такое душевная боль, он, хоть и злясь на красивость определения, тем не менее знал, помнил. Но это, нынешнее странное, не укладывалось в привычные рамки. Оно было так же мучительно, как незнакомо. Словно кожа трескается, отпадая мертвыми кусками.

Женя все-таки поднялся с дивана, подошел к окну. Свет не включил, и его лицо отразилось в темном стекле. Глаза светились, как у зверя в саванне. Он видел такое однажды, когда леопард подошел совсем близко к госпитальным палаткам. Что за чушь ворочается в голове, при чем леопард? Алеся говорила про ледяную радужку – поэтому, наверное. Гены. Какие гены, что там в генах – у него, у нее? Он вспомнил светлую фигурку девушки из капа. А она при чем? Лезет в голову постороннее, пытается вытеснить из памяти все, что было в последнюю неделю, не получается вытеснить, и от этого только раздражение – на себя, на свою пустоту, на привычное онемение чувств.

Серебристая Вероника, непрошено явившаяся в его сознание, впрочем, раздражения не вызывала. Алеся была на свою прабабку похожа, и потому он вглядывался, хотя бы в памяти только, в ее ускользающие черты.

Глава 16

Вероника бежала по Подгорной улице к Захарьевской, держа над головой картонку. Утром было солнечно, поэтому ей и в голову не пришло захватить с собой зонтик, хотя Белла Абрамовна советовала на всякий случай взять. А к вечеру, когда закончились занятия на курсах медицинских сестер, дождь уже лил как из ведра.

Она раз в месяц, иногда и чаще, посещала эти курсы, действующие в бывшем здании Красного Креста. Лазарь Соломонович каждый раз предупреждал ее, когда будут давать именно то, что он считал необходимым для повышения ее медицинской квалификации, она записывалась и после работы приходила на занятия.

Слушая лекцию по артериальному кровотечению, Вероника то и дело поглядывала, как дождевые потоки заливают стекло, и вздыхала от того, что явится на поэтическое собрание в облике мокрой курицы.

Не пойти на это собрание было однако же невозможно, потому что Яша должен был читать стихи из своей первой книжки. Он и пригласил ее три дня назад, а книжку, сказал, подарит после вечера, чтобы от него она услышала эти стихи впервые. Показал только обложку, на которой был изображен простенький лесной пейзаж с распускающимся цветком. Автором значился Якуб Пралеска. На удивленный Вероникин вопрос Яша ответил, что это его литературный псевдоним, а в ближайшее время он запишет его как свое официальное имя.

– Ты с ума сошел! – ахнула Вероника. – Представляешь, что с родителями будет? Пусть бы псевдоним, но фамилию поменять… Нельзя их так обидеть, Яша!

– Я не разделяю их взглядов на национальный вопрос. – Яша посмотрел исподлобья. Упрямство мало подходило к его печальным темным глазам, однако во взгляде читалось сейчас именно упрямство. – Да, по крови я еврей и не скрываю этого. Но я родился и живу в Беларуси, пишу по-белорусски, значит, я белорусский поэт. И это для меня настолько значимо, что я считаю нужным закрепить это документально.

Вероника подумала, что Лазарь Соломонович, может, и поймет своего сына, и то едва ли, а уж Белла Абрамовна точно сляжет с сердечным приступом. Однажды она случайно услышала, как та говорила мужу о какой-то родственнице:

– Единственный сын Фирочке объявил, что женится. А невеста не еврейка. Каково матери, ты только представь! Не дай Бог такое пережить.

Вероника тогда вздохнула с облегчением. То есть она и всегда знала, что у евреев национальность определяется по матери, потому они и женятся только на еврейках, но счастлива была убедиться, что и лично для Беллы Абрамовны это имеет первостепенное значение. Цейтлины относились к ней так тепло, а Яша при этом так мало скрывал свою в нее влюбленность, что Вероника боялась, как бы это не привело к неловкости, если тот вдруг надумает прямо позвать ее замуж. Ему-то она отказала бы без колебаний, но не будет ли это обидно для его родителей?.. Оказывается, обидно не будет нисколько, вот и прекрасно.

В общем, прийти на поэтический вечер следовало в любом виде. Оставалось лишь радоваться, что под лестницей в здании Красного Креста нашлась хотя бы картонка, и надеяться, что она отчасти защитит прическу от полного исчезновения.

Однако, когда Вероника вбежала в вестибюль рабочего клуба и остановилась, чтобы отдышаться, вид у нее был такой, что хоть обратно на улицу беги. Да еще зеркало встречало прямо при входе!

Яша с трепетом относился к тому, где и как будет представлять публике свою первую книгу. В минских литературных кругах его любили и звали повсюду, поэтому у него был выбор. Сначала он думал о Доме коммунистического воспитания, в котором проходили самые заметные литературные вечера.