в виде бессмысленной писанины, бесконечных отчетов непонятно о чем и непонятно зачем перед людьми, которые ничего не понимают в том, чем он занят. Все это множилось в геометрической прогрессии уже не с каждым годом или месяцем, а просто с каждым днем, требовало больше и больше времени и сил, отнимая все это от работы, которую невозможно было делать вполсилы, во всяком случае, он не мог. Женя не был конфликтным, вернее, ему просто некогда было конфликтовать с начальством. Но после того как главврачом больницы стал человек, которому он не доверил бы даже продавать пирожки с лотка, врать себе, будто ничего не происходит, а просто само собой как-то становится меньше больничных коек и все труднее делать то, что он должен делать, то есть лечить, – было уже невозможно.

– Как я рад, что вовремя от всего этого устранился, – сказал однажды по телефону отец. – Просто раньше других понял, к чему дело идет. Теперь – горы, луг, кони, и всё на том. Смотри, Женька, если что, мы тебя всегда здесь примем. А там у вас скоро ничего живого не останется.

Останется или нет, а посвятить жизнь выращиванию коней в лугах Женя не собирался. Не потому что не способен был на крутой вираж биографии, а потому что занятие для жизни он себе выбрал не случайно, и занятие это давало его жизни абсолютный смысл. Да, была опасность выгореть, не выдержать нагрузок и спиться, это сколько угодно, наблюдал не раз. Но зато не было опасности уткнуться в один прекрасный день лбом в стенку с вопросом: а зачем я, собственно, живу? Не у каждого имелась такая страховка от бессмысленности существования, он это ценил.

У Лины через некоторое время все наладилось. Появились заказы, и возвращалась она теперь поздно уже по этой причине, во всяком случае, Жене так говорила.

Пока однажды не вернулась в каком-то взвинченном состоянии и, остановившись на пороге спальни, сказала:

– Жень, я должна тебе сказать… То есть давно уже должна была. Но больше откладывать невозможно.

К этому моменту он уже засыпал, позвонив ей предварительно и выяснив, что она приедет на такси и встречать ее у метро не надо. День прошел тяжело, людей везли и везли по «Скорой», вдобавок как раз возник очередной конфликт с главврачом, во время которого пришлось высказать, что он думает об оптимизации аппаратов ИВЛ.

– Что-то срочное? – пробормотал Женя, потирая виски, чтобы проснуться. – До завтра не терпит?

– Боюсь, что нет. – Она виновато вздохнула. – Жень, я полюбила одного человека.

Он проснулся мгновенно. Реакция на сообщения, требующие его участия, была у него инстинктивной. А это сообщение было как раз из таких.

– Какого? – спросил он.

– Ну как я объясню? Во-первых, ты его не знаешь. Во-вторых, у него много разных качеств.

– Например?

Зачем он это спросил? Какая разница, что ее привлекло в каком-то неизвестном ему человеке?!

– Знаешь, я многому у тебя научилась, – сказала она. – Во всяком случае, стала мыслить рациональнее. Как-то планировать свою жизнь.

– И что же распланировала?

– Жень, не обижайся, но… Мы с тобой настолько разные, что даже удивительно, как сошлись. То есть я понимаю, конечно, – это было как солнечный удар. Для меня, во всяком случае. Но невозможно всю жизнь прожить в состоянии солнечного удара, ты же врач, лучше меня это понимаешь, да?

– Да.

– Мы с тобой даже видимся не каждый день, ты заметил? Ну да, ночами… Но жизнь ведь не только из этого состоит.

Она объясняла, из чего состоит жизнь, а Жене казалось, он ввязался во что-то тягучее, вроде разговора о веганстве, или о границах личности, или о буллинге, абьюзе, или еще о чем-то таком, что нет смысла обсуждать, потому что все это регулируется простым здравым смыслом.

Собственно, это не было разговором – он молчал, пока Лина не спросила:

– А зачем ты одеваешься?

Он пожал плечами:

– Не голым же мне уходить.

– Тебе не надо уходить. Во-первых, это твоя квартира. Во-вторых… В общем, он меня ждет внизу. Это он настоял, чтобы я призналась тебе прямо сейчас. Я не могла решиться, потому что… Потому что мне тебя так жалко!

У него в глазах потемнело от этих слов.

– Да, жалко, – повторила Лина. – И не бледней от ярости, пожалуйста. И стыдно тоже. А как мне должно быть, когда я ухожу от человека просто хорошего к человеку хорошему и богатому, готовому обеспечить мне другой уровень самореализации? Жень, ты неплохо зарабатываешь, и я тоже. Но и для тебя, и для меня это предел. А хочется ведь большего, ну жалко же думать, что вот это и все, что будет в жизни! Я не про виллу в Испании и не про яхту, – уточнила она.

Значит, есть вилла и яхта, понял он. Ну и возможность самореализации. Может быть, для нее это в самом деле главное. Женя вспомнил, как Лина говорила, сколько надо было бы вложить в какой-то ее проект, чтобы он взлетел, это какие-то немыслимые деньги, а ведь замысел грандиозный, никто никогда такого не делал, и как же жалко, что мир устроен так несправедливо!..

«Так уходи, раз тебя ждут».

Он почти произнес это, но за секунду до того, как произнести, взглянул на Лину – и слова застыли на губах. Вернее, сами губы застыли от боли. Это было сродни тому, что происходило с его пациентами, пока он не вводил обезболивающее.

Ему обезболивающее вводить было некому. Да в следующую секунду он и устыдился такого сравнения. Слишком хорошо понимал, что такое на самом деле физическая боль, чтобы применять это понятие к происходящему с ним сейчас.

Происходящее с ним можно вытерпеть. Вот это – что она стоит у стены, охваченная волнением, и каждая клетка ее тела от этого волнения вибрирует так, что вздрагивает ее тень на стене, и он чувствует эту вибрацию, и всего этого больше не будет в его жизни. Никогда.