свой револьвер и так сурово глянул на Марескаля, что тот больше не предпринимал ничего подобного.

– Давай пройдем в соседнюю комнату, не возражаешь, Родольф? Там нам будет удобнее продолжить разговор.

Держа в руке револьвер, Рауль втолкнул комиссара к себе в номер и закрыл за ними дверь. А затем стремительно сдернул со стола скатерть и набросил ее на голову Марескаля, словно капюшон. Тот даже не сопротивлялся. Фантастический человек парализовал его волю. Позвать на помощь, позвонить, отбиваться… об этом он и не думал, заранее уверенный, что расплата последует молниеносно. И потому позволил закатать себя в несколько покрывал и простыней, которые едва не задушили его, полностью лишив способности двигаться.

– Вот так, – объявил, закончив, Рауль. – Мы пришли к согласию, верно? Полагаю, тебя освободят завтра утром, около девяти часов, что дает тебе время поразмыслить, а барышне, Гийому и мне спрятаться, каждому по отдельности.

Он не спеша собрал чемодан и застегнул его. Потом чиркнул спичкой и сжег четыре письма англичанки.

– И еще кое-что, Родольф. Не донимай больше лорда Бейкфилда. У тебя нет и никогда не будет улик против его дочери, так что поиграй в благородство и передай ему личный дневник мисс Бейкфилд, который я нашел в сумочке из красной кожи и который оставляю тебе. Таким образом, отец утвердится в мысли, что его дочь была самой честной и самой достойной из женщин. Ты совершишь доброе дело. А это кое-чего стоит. Что же касается Гийома и его сообщницы, то скажи англичанину, что ты ошибся, что речь шла о вульгарном шантаже, не имеющем ничего общего с преступлением в скором поезде, и потому ты их отпустил. Хотя лучше бы тебе вовсе бросить это дело, оно для тебя слишком сложное, ты лишь поранишься и набьешь себе шишек. Прощай, Родольф.

Рауль забрал ключ и отправился к стойке администратора отеля, где попросил счет и сказал:

– Сохраните за мной комнату до завтра. Я оплачу ее заранее, на случай, если вдруг не сумею вернуться.

Выйдя на улицу, он поздравил себя с тем, как разворачиваются события. Свою роль он сыграл. Пусть девушка выкручивается как хочет: его это больше не касается.

Решение Рауля оказалось таким твердым, что, увидев ее в скором поезде, отправлявшемся в Париж, он в без десяти четыре пополудни сел в него, но даже не попытался подойти к ней и растворился среди пассажиров.

В Марселе она сменила направление, пересев на поезд, идущий в Тулузу, вместе с компанией людей, с которыми свела знакомство по дороге и которые больше всего походили на актеров. К ним присоединился и внезапно появившийся Гийом.

«Счастливого пути! – произнес про себя Рауль. – Рад, что больше не имею дел с этой милой парочкой. Пусть они отправляются на виселицу куда-нибудь в другое место!»

Однако в последнюю минуту он все-таки выскочил из своего поезда и запрыгнул в тот, в котором ехала девушка. И на следующее утро вместе с ней сошел в Тулузе.

Последовавшие за преступлением в скором поезде ограбление виллы Фарадони и попытка шантажа в «Бельвю» составляют два значительных эпизода – непредвиденных, жестоких, странных, как сцены в дурной пьесе, не оставляющей зрителю времени что-либо понять и связать между собой факты. Третья сцена должна была завершить то, что Люпен впоследствии назвал своим триптихом спасателя; она, как и другие две, отличалась грубостью и ожесточенностью. В этот раз эпизод достиг своего пика за несколько часов и напоминал обрывок сценария, полностью лишенного психологизма и малейшей логики.

В Тулузе Рауль спросил в отеле, где остановилась молодая девушка и ее приятели, и узнал, что эти люди входят в состав гастролирующей труппы Леониды Балли, опереточной певицы, и что в этот вечер труппа дает «Веронику» в муниципальном театре.

Рауль занял наблюдательный пост. В три часа зеленоглазая девушка вышла из гостиницы. Вид у нее был встревоженный, она постоянно оглядывалась, словно опасалась, что кто-то, шпионя, идет за ней следом. Неужели она опасалась своего сообщника Гийома? Наконец она добралась до почты, где дрожащей рукой, с третьего раза, нацарапала телеграмму.

После ее ухода Рауль поднял один из смятых черновых листочков и прочел:

Отель «Мирамар» Люз (Верхние Пиренеи). Приеду завтра первым поездом. Предупредите дома.

– Какого черта ее несет в горы в это время года? – пробормотал он. – Предупредите дома… Неужели в Люзе живет ее семья?

Он осторожно последовал за ней и увидел, как она вошла в муниципальный театр – без сомнения, чтобы присоединиться к труппе и принять участие в репетиции.

Остаток дня Рауль наблюдал за подступами к театру. Но девушка больше не показывалась. Что же до ее сообщника, то Гийом, похоже, превратился в невидимку.

Вечером Рауль проскользнул вглубь ложи и тотчас, не сдержавшись, в изумлении вскрикнул: актриса, исполнявшая партию Вероники, была не кто иная, как барышня с зелеными глазами.

«Леонида Балли, – про себя произнес он. – А не ее ли это имя? Не является ли она провинциальной опереточной актрисой?»

И сам поразился своему предположению. Это превосходило все, что только он мог вообразить себе о барышне с зелеными глазами.

Провинциалка или парижанка, но она выказала себя самой талантливой из актрис и самой очаровательной из певиц – простой, скромной, трогательной, исполненной нежности и игривости, соблазна и стыдливости. Отличаясь всеми возможными дарованиями и необычайной грациозностью движений, она, однако, явно не имела опыта выступления на сцене, и это придавало ей еще большее очарование. Он вспомнил свое первое впечатление от встречи с ней на бульваре Османа и свою мысль о том, что девушка жила двойной жизнью и что надетая ею маска одновременно и трагическая, и детская.

На протяжении трех часов Рауль пребывал в полном восторге. Он не уставал восхищаться загадочной красавицей, которую с тех пор, как перед ним впервые возник ее прекрасный образ, видел только мельком или же в кошмарные минуты страха. Теперь же это была совсем другая женщина, в которой все полнилось радостью и гармонией. И однако, это была она, та, которая убивала, та, что участвовала в преступлениях и совершала низменные поступки. Сообщница Гийома.

Но какой из ее двух столь разных образов следовало считать настоящим? Напрасно Рауль пристально смотрел на сцену: там к двум прежним образам прибавился еще и третий, там воссоздавалась беспокойная и достойная сочувствия жизнь Вероники. Мало того, несколько излишне нервных жестов и избыток экспрессии показали искушенному взору Рауля женщину, скрывавшуюся под маской героини и обладавшую особым состоянием души, которое постепенно меняло рисунок роли.

«Уверен, что-то случилось, – размышлял Рауль. – Между полуднем и тремя часами, то