Первое, и самое простое: он стал причиной психологической травмы, которая по большей части до сих пор не исцелена. Такие страны, как Чили и Аргентина, очень неплохо поработали над решением задачи национального примирения. Бразилия справилась хуже. Индонезия не сделала в этом отношении абсолютно ничего. Очевидно, впрочем, что даже при наилучшем сценарии невозможно просто стереть шрамы, оставленные массовым террором в одном или двух поколениях. Психологические последствия секретных операций США ощущаются повсеместно, в том числе в Северной Америке. Здесь становится все больше граждан, имеющих связи со странами, затронутыми недавними интервенциями США, и опосредованно психологический эффект этих вторжений сказывается даже на белых американцах. Когда люди узнают, что от них скрывали нечто важное, то начинают сомневаться в том, что не должно бы вызывать никаких сомнений, и погружаются в дикие теории заговора.

Второе: кровавый крестовый поход Вашингтона против коммунистов уничтожил ряд альтернативных вариантов развития мира. Движение третьего мира развалилось отчасти из-за собственных внутренних проблем, но не только — оно было раздавлено. Эти страны пытались создать нечто совершенно новое, но любые усилия бесполезны, если самая сильная держава в истории старается вас остановить.

Трудно сказать, как бы они переустроили мир, если бы обладали подлинной свободой экспериментировать и строить нечто иное. Возможно, страны развивающегося мира смогли бы объединиться и добиться изменения правил мирового капитализма. Может быть, многие из этих стран вообще не были бы капиталистическими. Я даже считаю возможным — хотя крайне маловероятным в свете того, кем были жертвы насилия, а также с учетом могущества США, — что, не будь этого насилия, социалисты-авторитаристы сумели бы обеспечить себе выигрыш в XX в. Неясно даже, можно ли в принципе вообразить, в чем именно другой мир мог бы отличаться от существующего. Что касается чисто экономических показателей, то исследователи сходятся на том — и эта позиция постоянно подкрепляется новыми данными, — что развивающиеся страны потеряли шансы «догнать» первый мир примерно в начале 1980-х гг., когда взрывной рост долга, начало неолиберальных структурных преобразований и глобализация вывели их на нынешний путь{632}. В рамках действующей структуры единственные две крупные страны третьего мира, ставшие после 1945 г. столь же богатыми, что и первый мир, — это Южная Корея и Тайвань, и совершенно очевидно, что этим странам было позволено пользоваться особыми исключениями из правил нового мирового порядка вследствие их стратегического значения в холодной войне{633}.

Третье: секретные операции оказали колоссальное влияние на характер правящих режимов и экономических систем, установившихся по их окончании. Двумя — и, пожалуй, основополагающими — примерами являются Индонезия и Бразилия.

Пожалуй, сейчас можно с достаточной уверенностью утверждать, что все страны Латинской Америки, за исключением Кубы, представляют собой государства кланового капитализма с мощным олигархатом. В Юго-Восточной Азии это относится к большинству стран, и даже коммунистические страны были интегрированы в АСЕАН, учрежденный Индонезией и Филиппинами в 1967 г. в качестве антикоммунистической организации. Как показано в «Машине разграбления» (The Looting Machine, 2015) Тома Бёрджиса, в политэкономии Африки по-прежнему ключевыми факторами являются слабость государств и хищническая добыча ресурсов. Если реализовать этот подход к анализу ситуации в предельном выражении, можно даже утверждать, что после краха второго мира эти страны были интегрированы в мировую систему, имеющую лишь два базовых структурных типа: развитые капиталистические страны Запада и экспортирующие ресурсы общества кланового капитализма, сформированные антикоммунизмом, — и угодили прямиком во вторую категорию, став очень похожими на Бразилию.

В предисловии я сказал, что Бразилия и Индонезия являлись, пожалуй, величайшими «победами» в холодной войне. В узком смысле я считаю это верным хотя бы потому, что вследствие численности своего населения это самые большие страны, вступившие в игру, в которой, казалось бы, могли пойти любым из двух путей, но затем с треском провалились в западный лагерь. В сегодняшней Бразилии мысль о том, что правительство Жуана Гуларта было «коммунистическим» или что разворот в сторону советской модели был неминуем, воспринимается как откровенно смехотворная. Тем не менее консерваторы во многом правы. Другой вариант тоже был возможен, но события 1964 г. убили эту возможность. Другая причина, вынуждающая меня считать Бразилию и Индонезию столь важными элементами процесса американизации, в конечном счете сформировавшего весь мир, состоит в том, что после 1964 и 1965 гг. очень многие их соседи вступили на путь, находившийся под прямым или косвенным влиянием антикоммунистических режимов крупнейших государств своего региона.

Что касается победителей в крестовом походе против коммунистов, то здесь процветание Соединенных Штатов как государства-нации после 1945 г. очевидно. Это чрезвычайно богатая и могущественная страна. Однако, если посмотреть на отдельных американцев и провести анализ с разбивкой по классам и расам, становится ясно, что и трофеи этого глобального господства были распределены чудовищно несправедливо. Чем дальше, тем больше потоки благ, поступающие от других наций, аккумулируются на самом верху социума, между тем как некоторые граждане США живут в бедности, сопоставимой с уровнем жизни в бывшем третьем мире.

Четвертый аспект формирования мира антикоммунистическими программами уничтожения состоял в том, что они деформировали мировое социалистическое движение. Многие глобальные участники левого движения, сумевшие пережить двадцатое столетие, пришли к выводу, что должны использовать насилие и ревниво оберегать власть, если не хотят быть уничтоженными. Они стали свидетелями массовых убийств, совершавшихся в этих странах, и это изменило их. Возможно, граждане США не обращали особого внимания на то, что случилось в Гватемале или Индонезии, но другие левые движения во всем мире, безусловно, внимательно следили за происходящим. Когда членов самой большой в мире коммунистической партии, не имевшей армии и не установившей в стране свою диктатору, перебили одного за другим и никто за это не заплатил, многие люди по всему миру извлекли из этого уроки, и последствия оказались самые серьезные.

Отсюда следовал еще один трудный вопрос, который мне пришлось задавать интервьюируемым, особенно левым из Юго-Восточной Азии и Латинской Америки. Когда мы начинали обсуждать давние дебаты между сторонниками мирной и вооруженной революции, бескомпромиссного марксизма и демократического социализма, я спрашивал:

«Кто был прав?»

Кто придерживался верного курса в Гватемале: Арбенс или Че? А в Индонезии, когда Мао предостерег Айдита, что коммунистам следует вооружиться и это не было сделано? Кто был прав в давних студенческих спорах в Чили: молодые революционеры из MIR или более дисциплинированные умеренные члены Коммунистической партии Чили?

Большинство моих собеседников, участвовавших в политических событиях того времени, истово верили в ненасильственный подход, в постепенное, мирное, демократическое изменение. Многие из них не были поклонниками систем, созданных такими людьми, как Мао. Однако они знали, что их сторона потерпела поражение в этом споре, поскольку слишком многие их друзья были мертвы. Часто они без колебания, хотя и без удовольствия признавали правоту сторонников жесткой линии. Безоружная партия