в разговоре со мной упомянул об этом. Я, разумеется, вспылил, наговорил дерзостей – и мы расстались… А теперь я не у дел… Главное, на четвёртом курсе начинать заниматься другой наукой невозможно. А как бы мне хотелось остаться при университете: я так уважаю и люб-лю нашу дорогую alma mater и науку… – в голосе Богомазова послышались за душу хватающие нотки.

Приват-доцент был растроган и хотя не особенно любил университет и тем более свою науку, однако чувство Богомазова понял.

– Мой дорогой коллега, я с удовольствием сделал бы для вас всё от меня зависящее… С наслаждением оставил бы вас при своей кафедре. Но, видите ли, есть препятствие. Один заслуженный, очень заслуженный профессор просил меня оставить при университете его племянника… Ну согласитесь, не могу же я отказать!

– Конечно, – ответил Богомазов, у которого лицо стало вытягиваться.

– Так вот-с, значит, племянника… А потом ещё один влиятельный профессор просил приютить у себя студента, жениха его младшей дочери. Он сам оставил при себе мужа старшей и средней, а для младшей-то места и не хватило. Обратился ко мне с дружеской просьбой. Отказать неловко – придётся нарушить товарищеские отношения…

Богомазов грустно поник головой… Прошло несколько минут унылого молчания.

– Господин профессор! – вдруг сказал Богомазов, приподнимая голову.

– A-а? Что?

– Господин профессор, не будете ли вы любезны написать несколько слов кому-нибудь из ваших товарищей по поводу меня?

– Отчего же, с удовольствием, я готов для вас всё сделать.

– Я вам, Николай Арсеньевич, сейчас бумаги принесу, – вскричал обрадованный Богомазов и подумал: «Ну, брат, куй железо пока горячо». Я бы завтра, Николай Арсеньевич, принялся за дело, а то ведь поздно, голубчик, ведь октябрь на дворе…

И Богомазов отвёл несопротивляющегося приват-доцента в кабинет, где тот написал на листке почтовой бумаги следующее: «Дорогой коллега, рекомендую Вам давно мне знакомого студента Богомазова, человека трудоспособного и, если хотите, талантливого. Обратите на него Ваше благосклонное внимание. Жаль, если его дарование останется втуне. Искренно преданный Вам Николай Мукомолов».

Богомазов сунул письмо в карман, и они с профессором отправились ещё раз чокнуться бокалами…

Уже на следующий день наш герой летел к профессору, рекомендательное письмо к которому лежало у него в кармане. Однако попасть к этому господину было не так-то легко. Жил он версты за четыре от университета и хотя имел непосредственное отношение к студентам, занимая административный пост, однако для приёма назначил два раза в неделю, вечером с 8 до 9 часов. В университете он вовсе не разговаривал со студентами, кратко отвечая на все просьбы:

– Принимаю у себя на квартире!

И студенты должны были из-за всякой ерунды тащиться за несколько вёрст и непременно в условленный час. Часто случалось, кроме того, что швейцар объявлял о выезде господина профессора по делам, и приходилось повторять процедуру хождения.

Разумеется, Богомазов преодолел все эти препятствия…

Профессор принял его у себя в кабинете, развалившись в кресле с видом олимпийского божества. Величественным жестом он указал Богомазову место у стола, но сесть не предложил.

– Что вам угодно? – сухо спросил он. Богомазов, несколько растерявшись, подал профессору запечатанный пакет. Тот разорвал конверт и пробежал письмо, потом взглянул на Богомазова. Лицо учёного приняло выражение: «знаем, дескать, вас – не проведёшь»…

– Языки знаете? – строго спросил олимпиец.

– Нет! – робко ответил Богомазов.

– Ступайте! Без языков я не могу с вами разговаривать по этому поводу, – и величественным кивком головы он простился с Богомазовым.

Наш герой, сконфуженный, поспешил улепетнуть из кабинета…

Несколько часов Богомазов чувствовал себя очень обиженным и жестоко ругал в душе «невоспитанного» профессоришку.

«Скажите, пожалуйста, коли в Париже ораторское искусство изучал, так тоже воображает себя большой цацой, а как выйдет на кафедру, то, кроме красивых жестов да скверных фраз, ничего и не выходит»…

– Чёрт с ним, – решил в конце концов Богомазов, – не на нём земля клином сошлась… Найдутся ещё порядочные люди…

Однако через две недели Богомазов потерпел ещё более чувствительное поражение у Гнипова, на которого он возлагал очень большие надежды.

Случилось это так.

Когда Богомазов достаточно, по его мнению, намозолил глаза Гнипову на лекциях и охрип от громкого смеха над анекдотами почтенного профессора, он решил намекнуть…

Всё, собственно говоря, складывалось в его пользу. Профессор улыбался во весь рот, когда видел Богомазова неизменно сидящим против себя и записывающим лекции. Как со старым знакомым, раскланивался с ним на улице, когда Богомазов при встрече почтительно снимал фуражку. Несколько раз наш герой успел побывать на квартире учёного и поговорить о разных предметах, выслушать массу анекдотов, над которыми он смеялся от души, хотя понять большинство из них не было никакой возможности.

Наконец Богомазов написал целых два реферата для практических занятий, и эти рефераты вызвали оживлённые прения…

И вдруг после такого блистательного начала самый грустный конец… Гнипов заявил, что он уже в прошлом году обещал оставить при своей кафедре двух студентов, с самой первой лекции первого курса сидящих на первой скамейке и записывающих. – «Не пропустили ни одной лекции в течение четырёх лет!» – восторженно-удивлённо сказал Гнипов… И Богомазову пришлось спасовать перед этими двумя.

В утешение, впрочем, Гнипов обещал Богомазову сделать особую привилегию на экзамене…

Богомазов был обескуражен и разозлён в одно время. Столько напрасно потраченного труда! Два реферата, полтора десятка лекций – это возмутительно!

В отчаянии он решил сходить ещё к одному учёному и уже потом предпринять последний шаг, т. е. серьёзно поговорить с профессором, оставленным про запас…

Богомазов шёл к профессору и невольно улыбался, рисуя его фигуру.

Вот уже лет двадцать, как почтенный учёный находится в стационарном положении – из года в год повторяет слово в слово одно и то же, так что перед его первой лекцией в семестре студенты знают её наизусть. И многие с разных курсов нарочно приходят послушать, как он начнёт повторять то же, что повторяет двадцать лет. Вся аудитория перед появлением на кафедре учёного твердит в один голос начальную фразу его вступительной лекции:

«Роковым образом, с незапамятных времён, с тех пор, как мыслить стал человек…»

Какой-нибудь первокурсник с улыбающимся лицом говорит нараспев: «Роковым образом, с незапамятных времён»… Ему вторит чей-нибудь бас: «С незапамятных времён, с тех пор, как»…

– А закончит он свою лекцию, говорит второкурсник первокурснику, – известным пушкинским стихотворением – таким хорошим, что все захлопают… – Вот увидишь…

– «Роковым образом, с незапамятных времён, мыслить стал человек» – доносится сзади.

Но вот аудитория умолкает, и профессор всходит на кафедру, откашливается и начинает:

– Милостивые государи, роковым образом, с незапамятных времён, с тех пор, как мыслить стал человек