три назад и теперь пишет диссертацию. Он может мне дать кое-какие советы. Разумеется, говорить с ним о своих намерениях нельзя, он человек занимающийся и любящий науку, чего доброго, подлеца пустит, ну а повыведать что-нибудь можно».

Земляк любил Богомазова за его постоянную жизнерадостность и умение рассказывать обо всём интересном, что делается в столице. И теперь Богомазов передал ему животрепещущую театральную новость, а потом, словно вспомнив, спросил:

– Вы не знаете, кого оставил в прошлом году Бегунов при себе?

Розанов поморщился.

– Кажется, Лукошникова… Но вообще я этим господином чрезвычайно мало интересуюсь. Его присутствие в университете – одна из позорных страниц нашей Almae matris. Из-за таких господ престиж профессорской корпорации страшно падает.

– Да, нельзя сказать, чтобы студенты любили всех своих учителей. Многие не пользуются любовью, – заметил Богомазов.

– Какая там любовь! Студенты перестали уважать профессоров за их товарищей. Действительно, в настоящее время сидеть на профессорской кафедре, когда знаешь, что на ней сидел перед тобой господин сомнительной репутации, – это прямо чувствовать себя не в своей тарелке

Розанов горячился и, видимо, старался поскорее высказать давно наболевшее в нём.

– Вы посмотрите, – продолжал он, – какие средства употребляют некоторые из нашей братии. У человека за душой буквально ничего, так он начинает заигрывать со студентами недоброкачественным либерализмом. Словно студенты не видят насквозь такого господина и не знают, что тот же самый либерал пишет статейки в известной газете и лижет пятки совестно сказать кому.

– Трагедия раздвоенной натуры, – сострил Богомазов.

– Разумеется, студенты презирают или смеются… Но ведь их смех задевает ни в чём не повинных людей. Вырабатывается уже известное отношение ко всей корпорации.

– Да как же не смеяться, – сказал Богомазов, – раз учёный, а к науке никакого отношения не имеет – ко всему, к чему угодно, только не к науке. Понятно, смешно. Ну, например, эта всемирная карикатура Спортсмэнов – чем знаменит? Тем, что проехал верхом на лошади всю Россию и Европу до Мадрида à 1а[96] какой-нибудь поручик на велосипеде через Сибирь. Говорят, товарищи-профессора даже поставили ему на вид неловкость его поведения как учёного. Он после этого к нам перемахнул и новую оригинальность выдумал, кажется, тоже имеющую мало научного интереса: летом и зимой ходит в лёгком пальто по улицам и посвистывает. Зато прославился. Вся Россия теперь знает. Есть, мол, в известном университете известный профессор Спортсмэнов… И смеются… На вашем факультете тоже обретается любопытный экземпляр профессорской породы: изыскивает формулы наиболее целесообразного распределения гонорара между профессорами… Или этот… как его… Звуков, посвятивший несколько лекций смакованию похождений самца, паразитирующего в половом органе самки… Как же тут не смеяться?.. Оно и то сказать, анекдоты и остроты двусмысленного, чаще, впрочем, бессмысленного содержания – слабость многих профессоров на всех факультетах. У некоторых даже в манию перешло.

– Вот у вашего Гнипова, например, – заметил Розанов.

– Положим, у Гнипова это живо выходит, – нерешительно сказал Богомазов, чуть-чуть покраснев.

– Чего уж живее! Только вот научного труда ни одного нет, даже лекций до сих не успел издать. Говорят, что боится, как бы в печати не раскатили. На чужом опыте познал неприятность подобного положения.

– Я думаю, что таких господ немало вообще.

– Да, к сожалению, есть, и даже изрядное количество. А эти литографированные курсы – издание слушателей-студентов! Ведь это подчёркнутое бессилие и убожество данного профессора. Господину учёному лень или просто не под силу обработать свой курс настолько, чтобы можно было напечатать. И вот появляются литографированные черновики его лекций, издаваемые услужливыми студентами. Профессор избегает серьёзного труда и вместе с тем спокоен – лекции есть.

– Некоторые профессора редактируют литографированные курсы, – заметил Богомазов.

– Знаем мы это редактирование; посмотрите, сколько в таких литографиях абсурдного, лишнего, я уж не говорю – безграмотного. В этом случае гниповы прямолинейнее: нет печатного труда, так записывайте. По крайней мере, всенародное признание своей негодности.

– Какой печатный труд, – заметил Богомазов, – ведь и печатной научной белиберды сколько угодно. А то вот, например, – вы слыхали об учёном, который написал научную брошюру о прыгающей блохе и посвятил свой труд одной высокопоставленной даме?..

– Слыхал, – заметил Розанов, – даже как он собственноручно подносил свою брошюру. Этакое карикатурное подхалимство! И после этого требовать уважения от студентов…

– Как остаются при университете всякие недонос-ки? – вдруг ввернул Богомазов.

– По-моему, это самый больной вопрос в университете. Отрицательные элементы, понятно, оставляют при себе таких же тёмных личностей, как они сами. Немудрено, что из оставшихся при университете только одна четверть решается держать магистерский экзамен. Да и в этой четверти сколько господ, вовсе не стоящих на высоте призвания, только более ловких, чем другие. Ведь за последнее время часто остаться при университете – это значит зарекомендовать себя в широких студенческих кругах с очень невыгодной, даже позорной, стороны. Как это больно для людей, искренне преданных науке. До чего доходит нахальство некоторых господ, можно судить по следующему случаю, который мне передал знакомый профессор. Нужно заметить, что этого последнего студенты не любят и даже освистали однажды…

– Это Капустина?

– Всё равно. Так он мне жаловался: приходит к нему студент четвёртого курса и заявляет: «Господин профессор, мне хотелось бы остаться при вашей кафедре». Профессор несколько удивился.

– Вы, говорит, писали сочинение на золотую медаль? – «Нет». – Собираетесь писать? – «Нет, я на четвёртом курсе». – Так на основании каких же данных вас оставить при университете? «Я, – говорит студент – думал, что вы мне снисхождение сделаете». – Какое снисхождение? – «Вы помните, как некоторые нахалы свистели вам на лекции?» – Как вы смеете? – кричит профессор. – «Но, господин профессор, я вам хлопал, даю честное слово, хлопал».

– Ведь это дурак набитый, – сказал Богомазов.

– Конечно, глуп, – за это его и выгнал профессор. Но подобный факт, вообще, характеризует современное положение.

– Мне вспомнился интересный случай, – сказал Богомазов, который очень любил всякого рода пикантности и не мог удержаться, чтобы не рассказать лишний раз то, что знал… Несколько лет тому назад один очень почтенный учёный, питающий слабость к капиталистам, – должно быть, марксист в душе, – совсем уж было оставил при себе крупного фабриканта. Но фиглярничающий богач выкинул в последний момент антраша. Написал научный этюд с предисловием, в котором обругал буквально всех профессоров своего факультета. И старому профессору было уже неловко пускать по учёной части автора этого предисловия.

– Случай помешал! К сожалению, такие случаи очень редки… Интересно, к каким способам прибегают те, которым хочется остаться при университете? – задал наконец Богомазов нужный вопрос.

– Тактика обычная: вертятся вокруг профессора, всячески мозолят ему глаза, подбегают после лекций…

– Ну, это слишком обыкновенно.

– А то рефератики пишут на практических занятиях,