– Я с вами, – очень медленно и осторожно произнесла онапо-французски. – Я вас защищу. – На моей руке лежала ее теплая мягкаярука. С необычайной заботой она отвела мои волосы со лба.

Дом погрузился во тьму.

В камине горел огонь, а Гретхен лежала рядом со мной. Онанадела длинную фланелевую рубашку, белую и очень плотную; она распустила волосыи обнимала меня, когда я дрожал. Мне нравилось ощущать на руке ее волосы. Яприжимался к ней и боялся, что сделаю ей больно. Она снова и снова вытирала моелицо прохладной тканью. Ночь сгущалась, а с ней и мой панический ужас.

– Я не дам тебе умереть, – прошептала она мне на ухо.Но я услышал страх, который она замаскировать не смогла. Я погрузился внеглубокий сон, и сквозь него видел очертания комнаты, ее цвета и свет. Я сновавоззвал к остальным, умоляя Мариуса прийти мне на помощь. Мне чудились ужасныевещи – что они наблюдают за мной, словно белые статуэтки Святой Девы и святойРиты, и отказываются помочь.

Уже перед рассветом я услышал голоса. Пришел врач – усталыймолодой человек с желтоватой кожей и красными кругами вокруг глаз. Мне в рукуснова вонзилась игла. Я жадно пил ледяную воду, которую мне дали. Я не разбирални слова из тихого бормотания доктора, да оно для меня и не предназначалось. Нопереходы интонации голоса были спокойными и уверенными. Я уловил слова«эпидемия», «метель» и «невозможные условия».

Когда закрылась дверь, я взмолился, чтобы она вернулась.

– Рядом с твоим бьющимся сердцем, – прошептал я ей вухо, когда она вновь легла возле меня. Как приятно – ее нежные тяжелые руки,большая бесформенная грудь, гладкая нога. Может быть, я слишком болен, чтобыбояться.

– Спи, – сказала она. – Постарайся ни о чем неволноваться. – Наконец-то я провалился в глубокий сон, глубокий, как снегза окном, как темнота.

«Как думаешь, не пора ли тебе исповедаться? – спросилаКлодия. – Знаешь, ты действительно, как говорится, висишь на волоске».

Она сидела у меня на коленях и смотрела снизу вверх, положивруки мне на плечи, а ее лицо находилось ближе чем в дюйме от моего.

У меня сжалось и взорвалось болью сердце, но нож был ни причем – только вцепившиеся в меня ручки и аромат раздавленных роз, исходивший отее мерцающих волос.

«Нет. Я не могу исповедаться, – ответил я дрожащимголосом. – О Господи, что тебе от меня нужно?»

«Ты не жалеешь! И никогда не жалел! Ну скажи. Скажи правду.Ты заслужил, чтобы я вонзила нож в твое сердце, сам знаешь – и всегда знал!»

«Нет!»

Я посмотрел на нее, на тонкую пряжу волос, и что-то во мнесломалось. Я поднял ее, встал, усадил ее в кресло напротив и упал на колени уее ног.

«Клодия, послушай. Не я это начал. Не я сотворил мир! Этозло существовало всегда. Оно притаилось в тени, поймало меня, взяло меня ксебе, а я делал то, что считал нужным. Не смейся надо мной, прошу тебя, неотворачивайся. Не я создал зло! Не я сам себя создал!»

Она задумчиво и пристально следила за мной, и ее пухлыйротик растянулся в красивой улыбке.

«У тебя были не только мучения, – сказал я, вцепляясьпальцами в ее плечики. – Не только ад. Ну скажи, что не только. Скажи, чтобыло и счастье. Дьяволы бывают счастливы? Господи, я ничего не понимаю!»

«Ничего не понимаешь, но вечно что-нибудь делаешь, да?»

«Да, и не жалею об этом. Не жалею. Я прокричал бы это скрыши самим Небесам. Клодия, я все совершил бы заново! – Я глубоковздохнул. И еще громче повторил: – Я все совершил бы заново!»

В комнате повисла тишина.

Она оставалась невозмутимой. Разозлилась ли она? Удивилась?Глядя в ее лишенные выражения глаза, я не мог понять.

«О, да, ты действительно порочен, отец мой, – тихимголоском произнесла она. – И как ты с этим живешь?»

Дэвид отвернулся от окна. Он возвышался над ее плечом исмотрел на меня сверху вниз – я стоял перед ней на коленях.

«Я – идеал своего племени, – сказал я. – Я –идеальный вампир. Глядя на меня, вы видите Вампира Лестата. Никто не затмитфигуру, которую вы видите перед собой. Никто! – Я медленно встал. – Яне раб времени и не закаленный тысячелетиями бог; я не фокусник в черномплаще и не унылый скиталец. У меня есть совесть. Я знаю, что хорошо, а что –плохо. Я знаю, что делаю, и продолжаю в том же духе. Я – Вампир Лестат. Воттвой ответ. Делай с ним что хочешь».

Светало. Бесцветное, но яркое вставало над снегом солнце.Гретхен спала, обхватив меня руками.

Она не проснулась, когда я сел и потянулся к стакану воды.Безвкусной, но прохладной.

Чуть позже она открыла глаза и резко села, ее светлые волосыупали на щеки, обрамляя сухое, чистое, полное неуловимого света лицо.

Я поцеловал ее в теплую щеку и почувствовал, как ее пальцыдотронулись до моей шеи, а потом до моего лба.

– Ты вынесла меня оттуда, – сказал я хриплым дрожащимголосом. Откинувшись на подушки, опять ощутил слезы на щеках и, закрывая глаза,прошептал: «Прощай, Клодия», надеясь, что Гретхен меня не слышит.

Когда я проснулся, она приготовила мне большую чашкубульона, который я выпил и нашел почти вкусным. На тарелке поблескивалиразрезанные яблоки и апельсины. Я жадно съел и их, поразившись хрусту яблок исочности волокон апельсинов. За этим последовала горячая смесь крепкого ликера,меда и кислого лимона, которая мне так понравилась, что она не замедлилаприготовить мне еще.

Я опять подумал, как она похожа на гречанку с картины Пикассо,крупная и светлая. У нее были темно-коричневые брови и светлые глаза – почтибледно-зеленые, – что придавало ее лицу убежденное и невинное выражение.Она была немолода, эта женщина, благодаря чему в моих глазах становиласьнамного красивее.

В ответ на мой вопрос она с рассеянным, немного не от мирасего видом кивнула и сказала, что мне лучше.

Она явно погрузилась в собственные мысли. Долго стояла исмотрела на меня, словно я представлял для нее загадку, а потом очень медленнонаклонилась и приложила свои губы к моим. По моему телу пробежала резкая дрожьволнения.

Я снова заснул.

Никакие сны мне не снились.

Такое впечатление, что я всегда был человеком, всегда жил вэтом теле, – и какую же я испытывал благодарность за мягкую чистуюпостель!

День. Голубые заплатки за кронами деревьев.