В комнатах оказалось тепло и уютно. Я хотел рухнуть в чистуюпостель, но был для этого слишком грязным и настоял, чтобы мне позволили вымытьэто неприятное тело. Гретхен горячо запротестовала. Я болен, говорила она. Мненельзя мыться. Но я не желал этого слушать. Я нашел ванную комнату и отказалсявыходить.

Я снова заснул, прислонившись к выложенной плиткой стене,пока Гретхен наполняла ванну. Пар мне понравился. Я видел, как у постели улегсяМоджо, сфинкс, похожий на волка, и смотрел на меня сквозь открытую дверь.Считала ли она, что он похож на дьявола?

Я нетвердо стоял на ногах и невероятно ослаб, но все-такиразговаривал с Гретхен, пытаясь объяснить, как я оказался в такомзатруднительном положении и что мне необходимо добраться до Луи в НовомОрлеане, чтобы он дал мне могущественную кровь.

Я тихо рассказывал ей о всякой всячине по-английски,переходя на французский лишь тогда, когда не мог подобрать подходящее слово,перескакивая из Франции моего времени в колонию в Новом Орлеане, где жилвпоследствии, говорил о том, что за чудесный сейчас стоит век, о том, как яненадолго превратился в рок-звезду, потому что считал, будто, став символомзла, принесу людям добро.

По человечески ли это – искать ее понимания, бояться, чтоумру у нее на руках и никто никогда не узнает, кем я был и что произошло?

Но ведь остальные все знали и не пришли мне на помощь.

Я и об этом ей рассказал. Я описал древнейших и ихнеодобрение. Что я еще упустил? Но она, как настоящая монахиня, должнапонимать, до какой степени я стремился, став рок-музыкантом, творить добро.

– Настоящий дьявол может сделать что-то хорошее только однимспособом, – сказал я. – Играть роль самого себя, чтобы выставить злонапоказ. Если только не считать, что он творит добро, когда сеет зло. Но втаком случае Бог получается чудовищем, правда? А дьявол – просто частьюБожественного замысла.

Она выслушала эти слова внимательно, но не согласилась сними. Однако меня не удивило, когда она ответила, что дьявол не был частьюБожественного замысла. Она говорила тихим, полным смирения голосом. При этомона убирала мою грязную одежду, и мне казалось, что ей вообще не хочетсяразговаривать, но она старается меня успокоить. Дьявол был самым могущественнымиз ангелов, сказала она, и из гордыни отверг Бога. Зло не могло быть частьюБожественного замысла.

Когда я спросил, знала ли она, сколько существует аргументовпротив христианства и насколько вся христианская религия противоречит логике,она спокойно ответила, что это не имеет значения. Значение имеет только добро.Вот и все. Все просто.

– О да, значит, вы поняли.

– Прекрасно поняла, – ответила она.

Но я-то знал, что она не понимает.

– Вы добры ко мне, – сказал я и ласково поцеловал ее вщеку; она помогла мне опуститься в теплую воду.

Я улегся в ванну и стал наблюдать, как она меня моет;я отметил, что мне приятно, как плещется теплая вода у меня на груди, какмягко трет кожу губка, – наверное, ничего лучше я пока не испытал. Нокаким долговязым казалось мне это человеческое тело! Необычно длинные руки. Мневспомнилась сцена из старого фильма – в ней неуклюже бродило, раскачиваяладонями, словно им не место на концах рук, чудовище Франкенштейна. Ячувствовал себя таким же чудовищем. Фактически не будет преувеличением сказать,что, став человеком, я ощущал себя настоящим чудищем.

Видимо, я сказал об этом вслух. Она велела мне помолчать.Она ответила, что у меня красивое сильное тело, в нем нет ничегонеестественного. У нее был озабоченный вид. Я немного застеснялся, давая ейвымыть мне волосы и лицо. Она объяснила, что сиделки постоянно выполняют такуюработу.

Она сказала, что провела всю жизнь за границей, в миссиях,выхаживая больных в таких грязных, лишенных всякого оборудования местах, что посравнению с ними переполненная вашингтонская больница покажется райским сном.

Я следил, как ее глаза скользят по моему телу, и заметил,как к ее щекам прилила кровь, как она посмотрела на меня, охваченная стыдом исмущением. Она была на удивление невинна.

Я улыбнулся про себя, но боялся, что ее заденут собственныеплотские чувства. Она находила мое тело соблазнительным – злая шутка и надомной, и над ней. Но это, несомненно, была правда, и у меня заиграла кровь,несмотря на температуру и слабость. Да, это тело вечно к чему-то стремилось.

Я едва стоял, пока она вытирала меня полотенцем, но твердорешил не падать. Я поцеловал ее в макушку, и она медленно, неуверенно поднялана меня заинтригованные глаза. Я хотел поцеловать ее снова, но сил больше небыло. Она очень аккуратно просушила мне волосы и мягко вытерла лицо. Уже оченьдолго никто ко мне так не прикасался. Я сказал, что люблю ее просто за еедобрые прикосновения.

– Как же я ненавижу это тело; в нем я как в аду.

– Что, так плохо? – спросила она. – Бытьчеловеком?

– Не нужно надо мной подшучивать. Я знаю, вы не верите в то,что я рассказал.

– Да, но наши фантазии – то же самое, что и сны, –сказала она серьезно, чуть нахмурившись. – В них есть свой смысл.

Вдруг я увидел свое отражение в шкафчике для лекарств:высокий мужчина с карамельного оттенка кожей, с густыми коричневыми волосами, арядом с ним – широкая в кости женщина с мягкой кожей. От потрясения у меня чутьне остановилось сердце.

– Господи, помоги мне, – прошептал я. – Я хочусвое тело. – Я чуть не плакал.

Она заставила меня лечь в постель, на подушки. По комнатеразливалось приятное тепло. Она начала брить меня, слава Богу! Я терпеть не могволосы на лице. Я сказал ей, что когда умер, то был чисто выбрит по моде тоговремени, а став вампиром, уже не меняешься. Мы, правда, постоянно белеем инабираемся сил; и лица у нас разглаживаются. Но волосы у нас остаютсяпрежней длины, как и ногти, и борода, если она есть; а у меня ее, впринципе, еще и не было.

– И эта трансформация прошла болезненно? – спросилаона.