– К себе домой. Вам уже намного лучше, температура упала. Ноесли вы останетесь здесь… – На ее лице отразилось замешательство. Она поднеслачашку к моим губам, и я сделал несколько глотков.

– Понятно. Да, пожалуйста, заберите меня отсюда, прошувас. – Я попытался сесть. – Мне страшно оставаться.

– Чуть позже, – сказала она, укладывая меня обратно накаталку. Она сняла повязку с моего локтя и вытащила зловещую иглу.

Господи, мне нужно в туалет! Неужели не будет конца этимомерзительным физическим потребностям? Черт, что же это за жизнь такая?Облегчиться, помочиться, поесть – и опять тот же цикл! Стоит ли это возможностивидеть солнце? Мало того что я умираю, – мне еще и в туалет нужно. Но я быне пережил необходимость еще раз воспользоваться судном, пусть даже почти егоне помнил.

– Почему вы меня не боитесь? – спросил я. – Развевы не считаете, что я – сумасшедший?

– Вы причиняете людям вред, только когда вы – вампир, –просто ответила она, – когда вы находитесь в своем законном теле. Так?

– Так, – сказал я, – это правда. Но вы совсем какКлодия. Ничего не боитесь.

«Что ты дурочку из нее делаешь, – послышался опятьголос Клодии. – Ты и ей причинишь вред».

«Чепуха, она в это не верит», – ответил я.

Я сел на кушетку в гостиной нашего номера, изучая изысканнообставленную комнату, чувствуя себя среди хрупкой позолоченной старой мебелисовсем как дома. Восемнадцатый век, мой век. Век жуликов и рациональныхличностей. Cамый подходящий для меня век. Маленькие цветочки. Парча. Золоченыемечи и пьяный смех внизу, на улице.

У окна стоял Дэвид и смотрел на крыши колониального города.Бывал ли он прежде в этом веке?

«Нет, никогда! – с благоговением ответил он. –Каждая вещь отшлифована вручную, каждая неповторима. Как цепко творениячеловека держатся за природу, словно она с легкостью может ускользнуть назад,под землю».

«Уходите, Дэвид, – сказал Луи. – Вам здесь неместо. Нам придется остаться. Ничего не поделаешь».

«Вот это уже отдает мелодрамой, – сказалаКлодия. – Правда».

На ней все еще была грязная больничная рубашка. Ничего, этоя скоро исправлю. Я принесу ей целые магазины кружев и лент. Я накуплю ейшелков, серебряных браслетиков и усеянных жемчугом колечек. Я обнял ее.

«Ах, как приятно, когда кто-то наконец говоритправду, – сказал я. – Какие прекрасные, нежные волосы, и теперь ониостанутся такими навсегда».

Я еще раз попробовал сесть, но бесполезно. По коридорумчались носилки, сопровождаемые с обеих сторон медсестрами, кто-то толкнул моюкаталку, и вибрация отдалась во всем теле. Потом все стихло, и на больших часахс легким щелчком сдвинулись вперед стрелки. Мой сосед застонал и повернулголову. Его глаза скрывал широкий белый бинт, а рот выглядел страннообнаженным.

– Необходимо их всех изолировать, – произнес чей-тоголос.

– Ну, пойдемте, я отвезу вас домой.

А Моджо, что стало с Моджо? А вдруг за ним пришли и увелиего? В этот век собак уничтожали просто за то, что они – собаки. Нужнообъяснить ей. Она уже поднимала меня – или пыталась поднять, просунув руку мнепод плечи. Моджо, лающий в доме. Может быть, он не может выбраться?

Луи был печален.

«В городе чума».

«Но тебя она не коснется, Дэвид», – сказал я.

«Ты прав, – ответил он. – Но это еще не все…»

Клодия рассмеялась.

«Знаешь, она в тебя влюбилась».

«Ты могла умереть от чумы», – сказал я.

«А может, мой срок еще не пришел?»

«Ты веришь в то, что у каждого – свой срок?»

«Да нет, на самом деле, – ответила она. – Можетбыть, мне было проще обвинить во всем тебя. Видишь ли, я никогда не знала, чтохорошо, а что – плохо».

«У тебя было время научиться», – сказал я.

«И у тебя тоже, намного больше времени, чем у меня».

– Слава Богу, вы меня забираете, – прошептал я. Я стоялна ногах. – Мне так страшно. Просто страшно, по-человечески страшно.

«Одним бременем для больницы меньше», – звонко смеяласьКлодия, стуча ножкой по краю стула. На ней снова было красивое платье, свышивкой. Так лучше, пожалуй.

– Красавица Гретхен, – произнес я. – Когда я такговорю, у вас загораются щеки.

Она улыбнулась, кладя мою левую руку себе на плечо и крепкообхватывая меня за талию.

– Я о вас позабочусь, – прошептала она мне вухо. – Это не очень далеко.

Стоя на злом ветру рядом с ее машиной, я держал вонючийорган и смотрел, как желтая струя мочи врезается в тающий снег и оттуда поднимаетсяпар.

– Боже мой! – сказал я. – Это почти приятно. Чтоже они за люди такие, что получают удовольствие от столь мерзких вещей?!

В определенный момент меня начало клонить в сон, я тодремал, то приходил в себя, сознавая, что мы находимся в маленьком автомобиле,что с нами Моджо, тяжело пыхтящий мне в ухо, что мы едем по заснеженным холмам.Меня укутали в одеяло, и движение машины вызывало у меня противную тошноту. Ктому же меня трясло. Я плохо помнил, как мы вернулись в дом и нашли там терпеливоожидавшего меня Моджо. Я смутно понимал, что могу умереть в этом автомобиле,работающем на бензине, если с ним столкнется другая машина. Такая вероятностьказалась до боли реальной, не менее реальной, чем боль в груди. А ПохитительТел меня одурачил.

Гретхен не сводила спокойного взгляда с дороги, солнцеосвещало волоски, выбившиеся из густой, скрученной в узел косы, и гладкиекрасивые волны волос на висках, образуя мягкий, ласковый ореол вокруг ееголовы. Монахиня, прекрасная монахиня, думал я, а глаза мои словно пособственной воле то закрывались, то открывались.

Но почему эта монахиня так добра ко мне? Потому что она –монахиня?

Вокруг царила тишина. На буграх за деревьями стояли дома,дома были и в долинах, совсем рядом друг с другом. Возможно, богатый пригород,небольшие деревянные особняки, которые состоятельные смертные подчаспредпочитают популярным в прошлом веке дворцам.

Наконец мы въехали в переулок рядом с одним из этихстроений, пробрались сквозь рощицу голых деревьев и плавно затормозили у маленькогосерого коттеджа – видимо, помещения для слуг или домика для гостей,расположенного в некотором отдалении от основного здания.