– Мой самый большой грех заключается в том, что я прекраснопровожу время, оставаясь самим собой. Да, есть и чувство вины, и моральноенеприятие самого себя, но мне хорошо. Я сильный, я – создание с сильной волей исильными страстями. Пойми, вот в чем суть дилеммы: почему мне так нравится бытьвампиром, почему я получаю такое удовольствие, если это порочно? Да это стараяистория. Ее придумывают люди, собирающиеся на войну. Они говорят себе, что длявойны есть причина. А потом начинают испытывать возбуждение от убийства – какдикие звери. А звери знакомы с этим чувством, знакомы не понаслышке. Волки,например. Они знают, что значит трепетать, разрывая добычу на клочки. И я знаю.

Она надолго погрузилась в раздумья. Я потянулся и дотронулсядо ее руки.

– Давай, ложись и поспи, – сказал я. – Полежи сомной еще. Я тебя не трону. Не получится. Я слишком болен. – Я тихоусмехнулся. – Ты очень красивая. Мне бы и в голову не пришло тебя обидеть.Я только хочу, чтобы ты была рядом. Уже ночь, поздно, и мне тебя не хватает.

– Ты все говоришь всерьез, да?

– Конечно.

– Ты понимаешь, что ты совсем как ребенок, правда? Тыобладаешь великой простотой. Простотой святого.

Я засмеялся.

– Дорогая моя Гретхен, в самом главном ты меня и непонимаешь. Хотя, может быть, как раз и понимаешь. Если бы я поверил в Бога,поверил бы в спасение, то, полагаю, мне пришлось бы стать святым.

Она призадумалась, а потом тихо сообщила мне, что взялаотпуск в своей иностранной миссии всего лишь месяц назад. Она приехала вДжорджтаун из Французской Гвианы, чтобы учиться в университете, а в больницеработала на добровольных началах.

– Знаешь, по какой причине я на самом деле взялаотпуск? – спросила она.

– Нет. Расскажи мне.

– Я хотела познать мужчину. Теплоту его присутствия рядом –всего на один раз. Мне сорок лет, а я так и не узнала, каково это – быть смужчиной. Ты говоришь о моральном неприятии. Это твое выражение. У менявозникло неприятие собственной девственности – самого совершенства моегоцеломудрия. Мне показалось, несмотря на веру, что это проявление трусости.

– Понимаю, – ответил я. – Естественно, добрые делав миссии в конечном счете не имеют ничего общего с целомудрием.

– Нет, имеют, – возразила она. – Но лишь потому,что тяжелый труд возможен только тогда, когда человек имеет одну-единственнуюцель и не принадлежит никому, кроме Бога.

Я не мог не признать, что понимаю ее мысль.

– Но если самопожертвование становится препятствием дляработы, то лучше познать любовь мужчины, да?

– Так я и подумала, – сказала она. – Да. Познать ипотом вернуться к труду во имя Бога.

– Вот именно.

Медленным, мечтательным голосом она произнесла:

– Я подыскивала себе мужчину. На этот случай.

– Вот и ответ – зачем ты привезла меня сюда.

– Может быть. Бог знает, как я всех боялась. Но тебя я небоюсь. – Она посмотрела на меня так, будто ее удивили собственные слова.

– Давай, ложись и спи. У меня еще есть время выздороветь, ау тебя – проверить, чего ты на самом деле хочешь. Мне бы и в голову не пришловзять тебя силой и вообще поступить с тобой жестоко.

– Но если ты дьявол, почему ты говоришь так по-доброму?

– Я же сказал, в этом-то и загадка… или отгадка – одно издвух. Ладно, хватит, ложись ко мне.

Я закрыл глаза. Я чувствовал, как она забирается под одеяло,как ее теплое тело прижимается ко мне, как ее рука ложится мне на грудь.

– Знаешь, – сказал я, – это почти хорошо, этотаспект смертной жизни.

Я уже засыпал, когда услышал ее шепот:

– Кажется, я знаю, почему и ты тоже взял отпуск. А сам ты,может быть, этого не знаешь.

– Разумеется, ты мне не веришь, – вяло прошептал я, ислова мои слились в неразборчивое пробормотание. Как восхитительно – обхватитьее рукой, уткнуть ее лицом в свою шею. Я целовал ее волосы и наслаждался ихмягкой упругостью на своих губах.

– Существует тайная причина, почему ты спустился наземлю, – говорила она, – почему ты принял тело человека. Та жепричина, что и у Христа.

– И что же это за причина?

– Искупление, – сказала она.

– Ах да, спасение. Как мило.

Я хотел добавить, что об этом даже и помыслить невозможно,но уже ускользал в сон. И знал, что Клодии в нем не будет.

Возможно, это вообще был не сон, а всего лишь воспоминание.Я стоял в амстердамском музее вместе с Дэвидом, и мы смотрели на великуюкартину Рембрандта.

Спасение. Что за мысль, что за милая, экстравагантная,недостижимая мечта… Как хорошо найти единственную на свете смертную женщину,кому такое может прийти в голову всерьез.

А Клодия больше не смеялась. Потому что Клодия была мертва.

Раннее утро, почти рассвет. Час, когда прежде я, усталый,полувлюбленный в изменчивое небо, часто погружался в размышления.

Я медленно и тщательно вымылся; маленькая, тускло освещеннаяванная заполнилась паром. Голова была ясной, и я был счастлив, словно передышкаот болезни сама по себе уже являлась причиной для радости. Я медленно выбриллицо, пока кожа не стала идеально гладкой, а потом, порывшись в шкафчике зазеркалом, нашел то, что искал: маленькие резиновые презервативы, которыесохранят ее в безопасности, предотвратят появление ребенка и не дадут этомутелу посеять в ней какое-нибудь темное семя, способное нанести ейнепредсказуемый вред.

Забавные вещицы – перчатки для органа. Я бы с удовольствиемвыбросил их в помойку, но твердо вознамерился не повторять прежних ошибок.

Я тихо закрыл зеркальную дверцу. И только тогда заметилприкрепленную к ней телеграмму – пожелтевший бумажный прямоугольник с бледныминечеткими буквами:

«ГРЕТХЕН, ВЕРНИСЬ, ТЫ НУЖНА НАМ. НИКАКИХ ВОПРОСОВ. МЫ ЖДЕМТЕБЯ».

Дата отправки совсем свежая – несколько дней назад. Посланоиз Каракаса, Венесуэла.

Я подошел в кровати, стараясь не производить ни звука,приготовил на столе орудие предосторожности, снова лег рядом с ней и началцеловать ее нежный спящий рот.