кавалерия“. Это отряды комсомольцев, которые поставили себе заданием шпионаж, выслеживание и, конечно, донос в соответствующее место обо всем, что им не нравится»[1161]. Процитируем также его запись от 7 февраля того же года: «Как ни возьмешь газету – капает бешеная пена. Ругают Академию (ВУАН. – Г. Б., А. Д.), ругают российскую [Академию наук] и нападают на нее. За непослушание. Ругают отдельных людей (недавно в вечерней газете – Зерова и других профессоров), ругают институции (Всенародная библиотека)»[1162].

Здесь также отметим, что свидетелями по делу СВУ на судебном процессе выступили «неоклассики» М. Зеров и П. Филипович, которых в конце 1920‐х обвиняли в грехах «попутничества» и «формализма». 25 февраля 1930 года в газете «Пролетарская правда» Зеров опубликовал покаянное письмо, в котором отрицал свою причастность к националистическим и народническим кругам украинской интеллигенции, а также оправдывался за использование формального анализа в своих работах.

Никем иным, кроме как преданным работником социалистического советского строительства, я себя не считаю ‹…› особенно сейчас, среди трудностей и достижений реконструктивной эпохи, когда вновь остро встали классовые противоречия, каждый шаг сделался ответственным и когда некоторые представители украинской интеллигенции, назвав себя Союзом освобождения Украины, пошли на преступный, враждебный революции заговор. Не может быть другой оценки этого контрреволюционного заговора, как – сигнализация зарубежному фашизму ‹…›[1163].

Это публичное заявление М. Зерова – яркий пример политического и идеологического давления на представителей украинской интеллигенции на рубеже 1920–1930‐х годов[1164].

Секретный осведомитель советских спецслужб во время процесса так передавал непубличные настроения лидера «неоклассиков»:

Я не согласен, что все эти арестованные причастны к организации, о которой говорит ГПУ. Но я не согласен с теми, которые говорят, что они страдают невинно, хотя вина их заключается в том, что они не смогли перебороть свои идеалы старых борцов за освобождение украинского народа, а остались под влиянием этих идей и тогда, когда пришла действительность гораздо более реальная, чем эти мечты. Тут они, которые всегда привыкли быть вождями, вместо того чтобы вести вперед, остались далеко позади. История опередила их, и слава отошла от них раньше, чем они отошли от жизни[1165].

Показательно, что вне процесса остался крупнейший историк, глава Центральной Рады Михаил Грушевский, который разошелся с Ефремовым и многими старшими лидерами сторонников украинской независимости еще в 1918–1919 годах, когда видный историк ушел к эсерам и к более радикальной и социально ориентированной молодежи[1166]. В итоге эволюции украинского эсерства Грушевский вместе с рядом других поворотовцев/возвращенцев и целой когортой галицких интеллигентов-прогрессистов вернулся в Советскую Украину (что сильно отличалось от российского сменовеховства и чисто культурных фигур вроде Алексея Толстого). За 1924–1930 годы Грушевский успел очень много сделать в структурах ВУАН в плане научном, а также для консолидации культурных сил. В контексте нашей книги нужно упомянуть его начатую в эмиграции шеститомную «Историю украинской литературы»[1167]. Методологически она тяготела к принципам культурно-исторической школы, но дала немало богатого материала для осознания древности украинской словесности, которая (как и у Перетца!) оказывалась куда старше новаций Котляревского или харьковских романтиков начала XIX века. Впрочем, и Грушевский вместе с рядом ближайших сподвижников был арестован в первые месяцы 1931 года и в итоге отделался куда более мягким приговором, чем члены мифического СВУ: ссылкой в Москву, за пределы УССР[1168].

Все эти кампании происходили на фоне внутренней партийной борьбы. В 1929 году из СССР был выслан Лев Троцкий, усилилось преследование представителей так называемого «левого» (Г. Зиновьев, Л. Каменев и соратники), а также «правого» (Н. Бухарин, А. Рыков, М. Томский и др.) «уклонов». 7 ноября 1929 года в газете «Правда» была опубликована программная статья Сталина «Год великого перелома», в которой он назвал 1929‐й «годом великого перелома на всех фронтах социалистического строительства»[1169]. Украинизация как кампания продолжалась на местах (и даже в ряде районов РСФСР) и в 1931–1932 годах, порой с увеличением темпов[1170], но общий вектор политики уже начал меняться.

Отдельное масштабное наступление велось на гуманитарные науки, в частности на историю и теорию литературы. В постановлении ЦК ВКП(б) «О работе Коммунистической Академии» от 15 марта 1931 года сообщалось, что «этап завершения фундамента социалистической экономики требует перестройки всей научно-исследовательской работы, подчинения ее строгой плановости ‹…›. Необходима еще неустанная работа по искоренению существующих и возникающих в различных научных областях теорий, отражающих буржуазное и социал-демократическое влияние»[1171]. Постановление отражает начавшийся с конца 1920‐х годов процесс наступления на условную автономию академических учреждений, «чистки рядов» научных сотрудников и вмешательства партии в научную деятельность, при этом публичная самокритика являлась основной практической формой реализации этого процесса.

В 1930 году при Институте Тараса Шевченко в Харькове (ныне – Институт литературы имени Т. Г. Шевченко НАН Украины)[1172] был основан журнал «Литературный архив». Журнал выходил каждые два месяца (в 1930 году вышло 6 номеров, в 1931 году – 5); редакционную коллегию возглавлял Сергей Пилипенко, в коллегию также входили Дмитрий Багалей, Александр Белецкий, Владимир Коряк и др.

Журнал был задуман как главный печатный «орган всеукраинского литературоведения», в котором, помимо статей по истории и теории литературы, была также представлена хроника работы кабинетов (отделов) научно-исследовательского Института Шевченко. Кабинетом теории и методологии, а также кабинетом сравнительного изучения литературы на тот момент руководил А. Белецкий. Среди сотрудников кабинета теории и методологии были не раз упомянутые в предыдущих главах Г. Майфет, В. Державин, Б. Лезин и др.; в кабинете сравнительного литературоведения работали И. Айзеншток, А. Лейтес и др. В хронике Института за 1930 год сообщалось, что главная тема работы кабинета теории – «Теория и социология литературных стилей»[1173]. Отдельное внимание уделялось «романтизму» и «реализму» как художественным методам. Помимо этого кабинет занимался изучением литературных влияний и проблемой литературных жанров, среди задач была и разработка методологии курса истории «всемирной литературы». Из хроники также можно узнать, что кабинет сравнительного изучения литературы подготовил трехлетний план работы над переводами на украинский язык европейских авторов (около 300 наименований) для серии «Библиотеки мировых классиков», задуманной Государственным издательством Украины. Так, А. Белецкий работал над переводами античных авторов, С. Утевский переводил Гейне, Н. Жинкин исследовал переводы Байрона[1174]. Сообщалось, что по заданию Института члены кабинета дошевченковской литературы (руководитель – Д. Багалей, сотрудники – И. Айзеншток и А. Шамрай) приняли участие в подготовке «массовой библиотеки» украинской классики дошевченковского времени – произведений Г. Квитки-Основьяненко и И. Котляревского.

Таким образом, хроника научной жизни и структуры работы Института Тараса Шевченко является важным документом устройства научных институтов начала 1930‐х годов. Здесь важно отметить два момента. Во-первых, в 1930‐е годы в рамках культурной политики крепнувшего сталинского