неприглядной цели. Введенный в курс дела Сесил ответил, что в таком случае королева должна дать герцогу лишь самую скромную сумму, и вопрос разрешится. Предложение было встречено хохотом королевы и ее советников, которые принялись высмеивать Алансона: «Хорош кавалер, который продает свою даму за деньги».

Несмотря на все попытки договориться, герцог отказывался уезжать. Он выглядел жалко, угрожающе и одновременно смешно. Елизавета и ее советники продолжали препираться с ним об условиях отъезда. 1581 г. подходил к концу. Они принялись уговаривать его уехать до Нового года, иначе ему придется преподнести королеве дорогие подарки, «как того требует обычай этой страны». Время истекало. Корабли для герцога были готовы и ждали в устье Темзы, чтобы увезти его «вопреки встречному ветру». Атмосфера охладилась во всех смыслах этого слова. Наконец в феврале 1582 г. герцог уехал. Елизавета попыталась смягчить удар, написав на его отъезд изящное, полное грусти стихотворение:

Печалюсь я, но мне мой долг велит

Любовь под маской ненависти скрыть,

Боль затаить, спокойной быть на вид

И слова лишнего не проронить.

Я есмь, и нет меня. В огне я коченею.

Я уж не я, коль быть собой не смею[6].

Герцог Алансонский вернулся на континент и через два года умер от малярии. Ему было 29 лет.

Елизавете, пережившей незадачливого жениха, было около пятидесяти. Хотя ее девиз гласил SemperEadem («Всё та же»), она быстро старела. Она была последней из своего рода. Странным образом отсутствие мужа или ребенка создало вокруг нее культ девственности. Королева-девственница жертвовала личным счастьем ради блага Англии. Личности более приземленные шептались, будто дело в каком-то дефекте, из-за которого она неспособна на физическую близость. Драматург Бен Джонсон, среди елизаветинцев уступавший только Шекспиру, сплетничал, будто у Елизаветы есть «мембрана, не позволяющая ей принять мужчину, хотя она, к своему удовольствию, перепробовала многих» – разумеется, ни доказать, ни опровергнуть подобные сплетни невозможно.

С возрастом ошеломляющий мертвенно-бледный макияж Елизаветы становился все ярче. Она старалась спрятать шрамы от оспы, морщины и почерневшие зубы, подкладывала за щеки мягкую ткань, чтобы выглядеть моложе. Во всем этом убранстве она являла придворным и народу искусственный образ. Свинцовые белила и уксус, смешанный с яичным белком, придавали ее лицу призрачное царственное сияние, на губах алела киноварь. Свинец разъедал ее кожу, а киноварь (токсичный сульфид ртути) медленно отравляла ее каждый раз, когда она проводила языком по губам.

Скрывая признаки старения, эти косметические средства одновременно подтачивали ее тело и разум. К признакам отравления ртутью относятся мышечная слабость, сыпь, перепады настроения, потеря памяти, нарушение речи, зрения и физической координации, особенно при ходьбе и письме, онемение или покалывание в руках и ногах. Елизавета периодически страдала от всех этих симптомов.

Великое достижение Дрейка неумолимо отодвигалось в прошлое, а ему тем временем приходилось бороться с превратностями судьбы. Его жена Мэри умерла в конце января 1581 г.; ее похоронили в Плимуте. Детей у них не было, но Дрейк взял под опеку племянника жены, Джонаса, оставшегося сиротой, когда его родители умерли. После смерти Мэри Дрейк какое-то время жил в аббатстве Бакленд до того, как снова покинул Англию.

Он стал членом парламента, хотя на этом поприще не проявлял особенной активности и не сделал ничего выдающегося. Дрейк оказался на этом месте так же, как стал мэром Плимута, – скорее символически, а не потому, что питал склонность к законотворчеству. Законопроекты, которые ему представляли, в основном касались вопросов торговли, редко вызывали у него интерес или как-то соотносились с его опытом, за исключением одиозного закона о борьбе с пиратами и пиратством, который он решительно отказался одобрить. Свою позицию он объяснил тем, что считает себя убежденным сторонником королевы. Подобные заявления можно было делать сколь угодно часто. Несмотря на все это, главным и славнейшим делом его жизни оставалось кругосветное плавание.

В радостной шумихе, поднявшейся вокруг украденных богатств, привезенных Дрейком в Англию, подлинное значение его необыкновенного путешествия – первого по-настоящему успешного кругосветного плавания – отошло на второй план. Нигде не рассказывали о тех, кто погиб в пути, служа короне, об их приключениях и открытиях. Это была пиратская экспедиция, а не научное путешествие. Самого Дрейка мало интересовали необыкновенные природные явления, с которыми ему довелось столкнуться, приливы и штормы, звезды и планеты, многообразие незнакомой растительной и животной жизни, изумительные геологические образования, диковинные обычаи и умения жителей новых земель, – его интересовала только их непосредственная стратегическая ценность.

Проявляя бесконечную изобретательность на море, он редко останавливался, чтобы поразмышлять обо всем, что видел и совершил. Для исследователя мира и первого успешного кругосветного путешественника в истории его взгляды оставались на удивление узкими. Он пробыл на чужбине три года, десятки раз рисковал жизнью и видел мир таким, каким его не видел ни один другой англичанин, но он оставался все тем же Фрэнсисом Дрейком, который покинул Плимут в 1577 г., движимый взрывной смесью веры, жадности, неугомонности и бесстрашия.

На родине он столкнулся с критикой и завистью. Когда Дрейк хотел преподнести Уильяму Сесилу, входившему в ближний круг королевы, 10 золотых слитков, захваченных на корабле серебряного флота Испании (целое состояние), тот во всеуслышание заявил, что не принимает в подарок краденое добро. Поступок Сесила нанес болезненный удар по самолюбию Дрейка. В другой раз во время званого ужина Дрейк начал хвастаться своими дерзкими набегами на испанцев, и граф Сассекс, считавший его грубияном и выскочкой, возразил, что захват невооруженного судна вряд ли можно считать великим подвигом. Дрейк настаивал на своем, пока граф Арундел не осадил его, назвав бесстыжим наглецом. Дрейк действительно был грубым выскочкой по сравнению с тем цветником английского дворянства, которым окружила себя Елизавета. Мореплаватель вел себя грубо и бесцеремонно, но именно эти качества сделали его хорошим пиратом. Его неотесанные грубые манеры не соответствовали утонченным стандартам придворного общества, считавшего его выскочкой. Эти малые светила были глубоко возмущены его успехом и внезапным богатством. В отличие от них, он не имел на это прирожденного права.

Пренебрежительные высказывания представителей высшей знати больно задевали самолюбие Дрейка. Раздосадованный, он пытаться купить себе место среди них. «Ничто не беспокоило его сильнее, – заметил один наблюдатель, – чем то, что некоторые важные люди при дворе отвергали золото, которое он им предлагал, на том основании, что оно добыто пиратством». Чтобы заставить критиков замолчать, кто-то – королева? или сам Дрейк? – анонимно предложил им 50 000 дукатов. Но желающих не нашлось – возможность презрительно смотреть на уроженца Девона сверху вниз была несравненно ценнее.