– Пожалуйста…

Вот это да. Ань Лушань плачет.

Делаю жест Шиминю. Тот собирается вновь накренить стол.

– Сиденье инь! – вопит Ань Лушань.

Шиминь замирает, держась рукой за угол стола.

– Что сиденье инь? – Я наклоняюсь вперед.

Ань Лушань хватает воздух маленькими порциями, крепко зажмурившись.

– Его активный ввод меньше, чем пассивный.

Каждый мускул моего тела напрягается до дрожи. Ань Лушань сломался.

Наконец мы услышим правду.

– Что значит «активный ввод», «пассивный ввод»? – Мои руки вцепляются в подлокотники кресла. – Объясни!

– Активный ввод – это духовное давление и нейронные сигналы из спинного мозга, – говорит Ань Лушань, не открывая глаз. – Пассивный ввод – это только поток ци.

Холодные мурашки пробегают по моим щекам. Я прикидываю, на что это похоже. Активный вход – это мы с Шиминем, управляющие Красной Птицей. Пассивный – это Ичжи, просто снабжающий ее своим ци.

Стекло разбивается о металл, и я вздрагиваю.

Это Шиминь уронил бутылку.

– Ты хочешь сказать… – он набирает воздуха, – что духовное давление девушки намеренно угнетается в хризалиде?

Ох. Он думает о Вэньдэ. Вэньдэ, которая должна была стать его парой, но сломалась под его духовным давлением. Значит, это случилось вовсе не потому, что она была слабее.

Это случилось потому, что система управления чисто физически не позволила ей пилотировать в полную силу.

– Девушки поставляют больше ци, – лепечет Ань Лушань, как будто это должно нас успокоить. Как будто это не означает, что все устроено так, чтобы парень вытягивал из девушки энергию, словно из аккумуляторной батареи.

Шиминь бросается от стола – каждый шаг его бронированных ног грохочет, будто выстрел, – и припадает грудью к железной стене позади платформы. Его кулаки то сжимаются, то расслабляются на блестящем металле.

В моем теле пульсирует то же откровение, которое обрушилось на него: все Слаженные Пары на самом деле вовсе не слаженные. Чтобы достичь равновесия сил, девушка должна преодолеть эту искусственную заглушку.

Девушка должна быть сильнее.

Теперь понятно, почему кажется, что женщина-пилот в Слаженной Паре имеет большее духовное давление, чем ее партнер. Это так и есть на самом деле. Не кажется.

А все эти истинные пары, такие как Шиминь и Вэньдэ, – возможно, они бы справились, если бы вводы были равными?

Все пошло прахом из-за этого искусственно устроенного дисбаланса.

– Я сказал правду, – хрипит Ань Лушань сквозь боль. – А теперь отпустите моего сы…

– Зачем? – вскрикиваю я, стены камеры отзываются эхом. – Зачем военные так поступают? Почему бы не сделать нас равными? Разве тогда вы не получили бы гораздо больше Слаженных Пар?

– Духовное давление… слишком непредсказуемо. Это… единственный способ. Чтобы точно знать, кто вернется из боя.

– Парни, – роняю я, мои язык и губы немеют. – Чтобы точно знать, что назад вернутся парни.

– Пилоты не слишком охотно… идут в бой, если они… боятся своих партнерш.

– А ДЕВУШКИ, ПО-ТВОЕМУ, НЕ БОЯТСЯ?!

– Девушки… от природы предрасположены жертвовать собой.

Меня едва не выворачивает. Хочу, как Шиминь, вмяться в стенку. Хочу биться об нее головой, пока мой череп не треснет и кровь и мозги не разлетятся по комнате.

– Отпустите моего сына! – продолжает канючить Ань Лушань.

– Как же ты мне отвратителен! – Мой голос искажен рыданиями. – Как вы все мне отвратительны!

– Не вымещайте это… на моем сыне! – Лицо Ань Лушаня бледнеет от ужаса. – Девушки знали! Они знали, что, скорее всего, умрут. Они сами это выбрали!

– Нет! – воплю я. – Их семьи выбрали за них! А девушки не сопротивлялись, потому что верили в крошечный шанс создать Слаженную Пару!

– К моему сыну это не имеет никакого отношения! – Ань Лушань гремит цепями. – Отпустите его!

Я трясу головой.

– Твой сын живет в мире, который выбрасывает на помойку возможности половины своего населения! В то время, когда хундуны вот тут, прямо за Великой стеной, поджидают, готовые стереть нас в порошок. Мы полным ходом несемся навстречу собственному уничтожению, а ты считаешь, что твой сын тут вообще ни при чем?!

– Отпустите его! Вы же обещали!

– Ничего такого мы не обещали! – грохочет в камере голос Шиминя, такой осязаемый, такой громкий, что я съеживаюсь в своем кресле. Он поворачивается к нам, меридианы ци горят на его лице в полную мощь – красные с вкраплениями золотого.

Я столбенею. А затем кристально-ледяной смех слетает с моих губ. Да, пусть уж Ань Лушань помучается на всю катушку.

– Верно. – Я пристально смотрю ему в глаза и выстреливаю ложью, как будто кинжал всаживаю: – Наши люди убили его еще пару часов назад.

С Ань Лушанем происходит превращение. Секунду назад он был страдающим, измученным человеком, а теперь это воющий, бьющийся зверь, изрыгающий на меня все грязные слова, какими можно оскорбить женщину.

Шиминь решительным шагом возвращается обратно и резко наклоняет стол. Очередное проклятье Ань Лушаня захлебывается.

– Не смей так разговаривать с моим партнером! – говорит Шиминь, глядя на него сверху вниз.

– Вам это с рук не сойдет! – ревет Ань Лушань, вися вниз головой. – Они найдут доказательства! Вы поплатитесь за это!

Шиминь хохочет, и этот глубокий, неестественный звук пронзает меня тревогой. Он хватается за тяжелый стальной ошейник, которым армия сдавливает его горло уже два года подряд. Под его пальцами вспыхивает ярко-алое свечение. От рук поднимается рябь жара, металл плавится.

Он срывает ошейник и швыряет его на пол с силой громового удара.

Комната сотрясается. Меня пробирает озноб. То время, когда я боялась Шиминя, давно прошло, и я забыла, какой ужас он способен внушить. Что-то проснулось в нем. И совсем не обязательно к лучшему.

«Что я наделала? – Мои мысли путаются. – Что я выпустила в мир?»

Но в следующее мгновение я беру себя в руки, ибо это не я изуродовала Шиминя. Его сделали таким все остальные.

«Тот еще молодчик», – называли они его.

«Та еще девица», – называли они меня.

Ну что ж. Вот мы и оправдываем ожидания.

– Что бы ни произошло, ты этого уже не узнаешь, – бросает Шиминь и достает новую бутылку. Он словно перевоплотился наконец в того самого Железного Демона, быть которым так не хотел. Садится на корточки перед Ань Лушанем, встряхивает бутылку. Стекло загорается отражением его меридианов, померкших до темно-багрового. – Я тебя утоплю в этой дряни, наслаждаясь каждой секундой.