серебристой жидкостью, разбрызганной по полу, как кровь. Зачарованный седельный потник лежит изодранный, катушки алхимизированных ниток исчезли. Все, над чем он работал последние две недели, все его труды по расшифровке записей Ивлин, все лабораторное оборудование…

Все пропало.

Но хуже всего то, что написано мелом на половицах. Одно из оскорблений до боли знакомо. Его бросали вслед ему и его сестрам, когда они искали работу, или когда он с трудом читал или сосредотачивался на уроках. Оно звучало в переулках, когда он с друзьями возвращался из баров. Еще одно нацелено на Маргарет и моментально наполняет его гневом, который он не в силах сдержать.

Сейчас Джейме уже слишком далеко.

Но какая разница? Какое бы ничтожное правосудие ни вершил этот город, оно не вернет им шансы на победу, не обеспечит их безопасность. Тот самый хала – не единственное чудовище в этих лесах. Люди гораздо страшнее. Эта охота с самого начала не была предназначена для них с Маргарет. Речь вообще не шла о защите этого города, о деньгах, безопасности или славе. Даже Бог тут ни при чем. Все дело в отраве, содержащейся в самом сердце этой страны.

«Охота – древнейшая из наших традиций. Наше наследие истинных новоальбионцев», – сказал в ночь записи Джейме.

И что же означает на самом деле, если они – девчонка-ю’адир и городской мальчишка-сумист – станут претендовать на это наследие? Люди вроде Джейме никогда с этим не смирятся. Ему не удалось ни запугать их, заставив отказаться, ни смошенничать, вот он и устроил диверсию.

И теперь поплатится за это. Уэс заставит его пострадать.

Целые дни он посвятит изучению состава жизни Джейме. Для него одержимостью, его magnum opus станет уничтожение всего, чем Джейме дорожит. Он сделает так, чтобы зачахли его сады, по дощечке разметает его особняк. Он испепелит все, чем владеет Джейме, чтобы не осталось ничего, кроме caput mortuum, а ее он развеет по ветру.

Представлять месть так приятно – это дурманит сильнее любого вина, соблазняет больше прикосновений любой женщины. Это ощущение – словно власть. Может, Джейме и чистокровный новоальбионец, но он не алхимик. Ему никогда не прикоснуться к божественному. Никогда не выйти за предписанные ему рамки. Он сугубо смертен, слаб и непритязателен.

Но все, что видит перед собой Уэс, – укоризненный взгляд Маргарет. «Значит, вот как ты хочешь распорядиться своей жизнью, своей алхимией? Хочешь быть точно таким же, как Джейме, как все остальные? Задирой?»

– Да чтоб тебя! – Уэс выхватывает из кучи стекла почти целую колбу алембика и швыряет ее об стену. Она бьется и осыпается дождем сверкающих осколков. Как бы ему этого ни хотелось, он не может опуститься до уровня Джейме. Не в силах видеть, как Маргарет вновь разочаруется в нем.

24

Вернувшись после тренировки, первое, что замечает Маргарет, – жуткую тишину в доме. Солнечный свет вяло заглядывает в высокие окна, рисует узоры на полу. Ничто не шевелится, только еле слышно стонет фундамент от ветра и пыль взвивается вокруг Маргарет, когда она закрывает входную дверь.

Она передергивает плечами, избавляясь от куртки, и сбрасывает ботинки.

– Уэс?..

Он почти немедленно появляется наверху лестницы, подсвеченный сзади тускло горящими настенными светильниками в коридоре. Рукава закатаны выше локтей, несколько верхних пуговиц измятой рубашки расстегнуты, волосы стоят дыбом, будто он влез в розетку. Вид был бы почти умилительный, если бы не ощутимая ярость, исходящая от него. Маргарет не видела его таким с ночи состязания в стрельбе – настолько непохожим на обычного беззаботного Уэса.

– Что случилось?

– Не ходи наверх.

Как будто это возможно теперь, когда она увидела его в таком состоянии.

– Почему?

Он беспомощно смотрит, как она набрасывает куртку на вешалку и начинает подниматься по ступенькам. Ей известна каждая трещинка в этом доме. Куда поставить ногу на ветхую ступеньку, чтобы она не скрипнула, где схватиться за щепастые перила, чтобы не занозить руку. Но сейчас дом кажется незнакомым, щетинится от ее прикосновения, как раненый зверь. Уэс перехватывает ее, едва она достигает второго этажа. Вблизи видно, что злости в нем еще больше, чем перед тем, как он врезал Джейме. Тогда он был пьян, пылал праведным гневом и действовал импульсивно. Теперь же совершенно трезв, с ясными глазами и молча кипит от чувств, которые ее тревожат.

– Маргарет, я не шучу. Ты не могла бы вернуться вниз?

– Загадками говоришь. Объясни, что случилось.

– Я убью Джейме Харрингтона, – только и отвечает он.

Она замечает, куда направлен его хмурый взгляд – на дверь лаборатории ее матери, приоткрытой в мрачном приглашении.

– Он там привязан?

– Если бы! – Он протягивает руку, преграждая ей путь. – Все плохо.

– Ничто не может быть хуже того, что я уже видела, – Маргарет отводит его руку и проскальзывает в дверь. И ее сердце уходит в пятки.

Все и впрямь плохо – хуже, чем она ожидала.

Куча битого стекла, оставшегося от алембиков, сверкает в лужицах красного солнечного света, зловеще острые осколки окон поблескивают на подоконнике, как льдинки. Жуткое месиво coincidentia oppositorum и caput mortuum расплескано по полу – следы трансмутации, еще не завершенной Уэсом. Она далеко не в первый раз видит в этой комнате такой беспорядок и очень сомневается, что в последний. Лабораторное оборудование можно заменить. Даже результаты исследований восполнимы, ведь почти каждый алхимик способен воссоздать свою работу по памяти. Что жалит больнее всего, так это слова, нацарапанные на половицах с тем же лихорадочным рвением, с каким алхимик рисует цикл трансмутации.

Слова, которые она всю жизнь слышала произнесенными шепотом, но никто не осмеливался бросить их ей прямо в лицо. Слова, которые наверняка множество раз пришлось терпеть Уэсу.

Он возникает у нее за спиной.

– Извини.

– Почему ты извиняешься?

– Потому что ты не заслуживаешь такого отношения.

– Как и ты.

В молчании между ними устанавливается взаимопонимание. Всю свою жизнь она стремилась стать маленькой, незаметной. Но такие люди, как Джейме, никогда ей этого не давали и никогда не дадут. «Мне это осточертело, – сказал ей однажды Уэс. – Осточертело терпеть. А тебе разве нет?»

И ей тоже. Джейме годами кружил возле нее, как голодный пес, но еще ни разу не кусал до крови. Так, слегка – проверить силу, напомнить ей, как она беспомощна. Но теперь, когда он наконец запустил в нее зубы, она не сдастся так легко.

– Как это случилось? – спрашивает она, удивленная твердостью собственного голоса.

– Ну, э-эм… – Только тут она впервые замечает слабые красные мазки на его губах и щеке, и необычную