Последние несколько дней он так старательно сдерживался, мучая себя жалкими фантазиями. Ему аж страшно, как сильно его влечет к Маргарет – до чего заняты ею все его помыслы, как он беспомощен перед ней, как боится ее потерять. Но две ночи назад она отвергла его, отдернув руку. Даже если причиной тому нервы, это лишь к лучшему. Он не сможет заполучить ее, если станет учеником ее матери, она все равно не останется с ним и не захочет покидать Уикдон. Но возможно, если он найдет другую, так сказать, отдушину, то сумеет перенести эти сердечные муки. Приглушит в себе чувства к Маргарет, как все прочие чувства, чтобы они не затопили его.

Легко, думает он. От него требуется всего лишь не противиться. На этот раз его готовность поддаться – вовсе не эгоизм. А инстинкт самосохранения.

Аннетт придвигается ближе, находит губами изгиб его щеки. Он откидывает голову назад и вздыхает.

– Скоро стемнеет.

– И что? Хочешь выставить меня? – шепчет она ему на ухо. От этого шепота по его телу пробегает дрожь.

– Конечно, нет. Это было бы непорядочно.

– Даже не знаю, хочу ли я от тебя порядочности.

Ее губы скользят по его губам, и инстинкты берут свое. Его ладонь уверенно вдавливается в изгиб ее талии, ее рука тянет за волосы у него на затылке. Самому себе он кажется грубым и неуклюжим, словно его перепачканные чернилами пальцы испортят нежную ткань ее платья, а развязывая пояс, он непременно порвет его. Однако она издает тихий ободряющий возглас и приоткрывает для него губы. На вкус они не менее заманчивы, чем ее голос.

Целовать ее так же приятно, как влезать в привычный уютный свитер. Его сердце жаждет чего-то иного – вернее, кого-то. Ему нужна твердость там, где у нее он находит мягкость. Чтобы вокруг его пальцев обивались золотистые волосы, а не каштановые. Он не знает, каково было бы целовать Маргарет, но ему кажется, что этот поцелуй наверняка получился бы жадным и страстным. А не роскошным и комфортным, как этот. В комфорте он уже пробыл слишком долго. И больше не хочет прятаться в нем. Жаждет, чтобы его обнажили и поглотили целиком.

Он хочет Маргарет.

Уэс отстраняется.

– Сожалею.

Хлопая ресницами, Аннетт открывает глаза. Они блестят от удивления и обиды.

– Ты сожалеешь?

– Да, – с несчастным видом подтверждает он. – Сожалею, но я не могу.

– Почему не можешь?

Он упирается локтями в колени и обхватывает ладонями голову.

– Не знаю.

– Еще минуту назад казалось, что ты прекрасно можешь. – Он слышит, как шуршит ткань: она оправляет свое взбитое платье, заново завязывает пояс. Потом слышится какой-то звонкий и отчетливый звук, словно ведут металлом по дереву.

– Дело не в тебе. А во мне. У меня душа сейчас не на месте, и вся моя жизнь рушится, и…

– Это из-за Мэгги?

– Нет, – выпаливает он и добавляет тише: – Нет. Не из-за Маргарет.

Она смотрит на него скептически – но чего она от него ожидала? Ответа «да»? Уэс знает, что он способен на многое, в том числе далеко не самые благовидные поступки, но жестокости в нем нет. Что хорошего для кого-либо из них, если он признается, что во время поцелуя представлял себе Маргарет? Как бы ужасно он себя ни чувствовал, положить конец всему сразу будет намного порядочнее. Честнее.

– Не знаю, кто из нас глупее, если раньше этого не понял. И когда же ты собираешься признаться ей в любви?

– Я не люблю ее, – каждое слово дается ему с трудом, словно во рту ворочается камень.

Выражение у нее на лице странное, а голос тем более. И этим холодным и сдержанным голосом она произносит:

– До свидания, Уэс.

Щелкает дверь, закрывшаяся за ней.

Застонав, он валится навзничь на постель и устремляет взгляд в потолок с его плачевным собранием паутины и пятен от воды. Он готов даже свести счеты с жизнью, если это поможет ему вернуться к работе, но чувствует себя слишком несчастным и пристыженным оттого, что на языке у него сохраняется вкус вишневой помады Аннетт.

«И когда же ты собираешься признаться ей в любви?»

Уэс фыркает. Он не любит Маргарет.

Или нет?

За прошлый месяц он свыкся с мыслью, что его безнадежно влечет к ней, какой бы дурнушкой он ее ни считал. Признание, что он восхищается ей, всегда давалось ему без труда: восхищается ее спокойной силой и убежденностью, удивительной сообразительностью и нежностью, преданностью и упорством. Больше всего Уэс желает ей счастья, стремится оберегать ее – так же, как своих близких.

Но разве это любовь? Разберется ли он в ней когда-нибудь, если до сих пор обманывался на каждом шагу? Однажды Коллин сказала ему, что девчонки не настолько сложны, как он себе напридумывал, и она, пожалуй, права. Может, сложны люди в целом. Особенно он сам.

Издалека слышится звон разбитого стекла и топот бегущих по половицам ног. Приглушенный смех эхом отзывается в коридоре. Он узнает голос.

Джейме.

Уэс вскакивает с постели и кидается к двери, но она не поддается. Ее заперли с другой стороны. Он оборачивается и видит, что ключ с тумбочки исчез. Должно быть, уходя, Аннетт прихватила его.

– Проклятье… – рычит он, хватив по двери кулаком.

– Какого черта ты творишь? – восклицает за дверью явно испуганная Аннетт. – Ты же не…

Снова звон стекла, холод распространяется из металлической дверной ручки в его руку, расплывается по всему телу. Его единственный шанс выбраться отсюда – высадить дверь. Или расплавить замок. Ему требуется всего минута, чтобы обвести дверную ручку мелом и неловко нацарапать вокруг нее химический состав бронзы. Алхимическое пламя разгорается кое-как, но его хватает, чтобы разрушить металл до caput mortuum, а значит, открыть дверь. Остальное стекает на пол вязкими, пузырящимися струйками.

К тому времени, как Уэс прорывается в коридор, уже слишком поздно. В окна над входной дверью он видит, как Джейме, Аннетт и рыжая девица-алхимик Джейме бегут к машине.

Значит, он слышал, как по дому ходит вовсе не Маргарет.

Дверь лаборатории Ивлин в дальнем конце коридора приоткрыта. Ему не хочется видеть, что там, внутри. Но он должен. Обязан это вынести. Словно по грудь в воде, он бредет к двери и плечом вперед входит в комнату.

И замирает, как от удара под дых.

Алембики валяются на полу, разбитые вдребезги. Содержимое всех незапертых ящиков стола вывалено из них и разодрано. Клочки бумаги устилают весь пол, превращенные в вязкую массу и смешанные с