— Все, — ответил он и, не удержавшись, добавил:

— А что еще должно было выпасть?

— Соня, немедленно вернись и закрой дверь. Сквозит ужасно! —раздалось из комнаты. — С кем ты там разговариваешь посреди ночи?! Совсем стыдпотеряла! Никого не щадишь! Даже мой покой тебе не дорог!

— Я иду, мама, — произнесла Соня отчетливо, — извините меня,Кирилл. Я просто нервная. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

И она скрылась вместе со своей сумкой.

Он подождал, пока за ней закроется дверь, и стал подниматьсяпо лестнице.

Медицинская коробочка со шприцем принадлежала Соне, он понялэто и без ее объяснений.

Не было ничего странного в том, что медсестра носит с собойкоробочку со шприцем. Мало ли что.

Странными были ампулы — их количество и содержимое. И ещето, что она так испугалась.

Почему она так испугалась? Почему она спрашивала, что именноон вытряхнул из ее сумки? Боялась, что он найдет шприц? Но ведь сам по себешприц, да еще в сумке у медсестры, не должен вызывать никаких подозрений, а онаиспугалась так, что у нее даже сбилось дыхание.

Для какой цели Соня предназначала ампулы?

Для кого они были приготовлены?

Кирилл вошел в свою — Настину — комнату и тихо прикрыл засобой дверь.

— Где ты болтался так долго? — спросила Настя сонно. — Япочти заснула.

— Происходит что-то странное, — сказал он негромко, и сНасти мигом слетел весь сон. — Происходит что-то очень странное, и я не могупонять — что.

Кириллу показалось, что он совсем не спал, и все же всередине ночи он проснулся, значит, все-таки спал.

Настя ровно дышала ему в плечо. Невесомая рука лежала у негона животе, пальцы чуть-чуть подрагивали, касались его кожи, и ему нравилось этодрожание — как будто она гладила его, очень легко.

Осторожно, стараясь не делать лишних движений, он заправилза ухо скользкие шелковистые волосы и потрогал губами разгоревшуюся от снамочку, наткнувшись на серьгу, которая звякнула о зубы, и он засмеялся.

Никогда в жизни ему не нравилось ни с кем спать. В томсмысле, чтобы делить с кем-то свое драгоценное, личное, неприкосновенноепространство, приспособленное только для него. Он не оставлял у себя девиц,предпочитая романтические выходные в домах отдыха. Он слишком любил себя, исвой покой, и свое одиночество и не желал ничего менять даже во имя радостейсекса.

За три дня он так привык к Настиному присутствию рядом ссобой, что ему было странно, что когда-то он спал один, без нее.

Он вернется в Москву, в свою квартиру, на свою территорию иснова станет спать один. Не будет никакого подрагивания тонких пальцев у негона животе и серьги, на которую наткнулись губы.

Он не знал, хорошо это или плохо — семьсот километров шоссемежду ним и Настей Сотниковой.

Она оказалась слишком близко к нему, и не только в постели.Как быстро и как безнадежно он потерял то, к чему всегда так стремился, о чеммечтал, что выстраивал с упорством и тщательностью.

Независимость.

Он совсем не думал об этом, когда приглашал ее в Дублин,когда соглашался ехать с ней в этот дом и затевал расследование.

Глупый кролик по собственной воле влез в мешок, колышекупал, и петля затянулась. Пока еще он вполне может прогрызть в мешке дыру,выбраться на волю и добежать до ближайшего леса, но это пока. Очень скоро мешокпревратится в клетку, из которой будет не добраться до ближайшего леса.

Ни одна из знакомых ему девиц не засунула бы его мобильныйтелефон за диван, чтобы он не мешал ему спать. Ни одна не спросила бы про трусыс зайчиками из «Плейбоя». Ни одна не стала бы пить с ним виски на ковре передкамином. Ни одна из них не стала бы кидать его в кровать только потому, что оноказался в мокрой рубахе.

Никто из них не нацепил бы на себя очки вверх ногами послетрех поцелуев в машине.

Большинство из них старательно изображали из себя леди,играли в какие-то сложные игры, заставляя его подыгрывать и делать вид, что онверит, будто они — леди.

Настя вся — от очков и до ногтей на ногах — была настоящая.

Именно поэтому он не знал, что станет с ней делать, когдавсе закончится.

Она вздохнула рядом, завозилась и повернулась к нему спиной,устроившись щекой на его ладони. Как будто так и надо. Ему было неудобно, еелокоть давил ему в грудь, но он терпел, а потом вдруг рассердился.

Почему он должен лежать и думать тяжкие думы, а она спит иничем ему не помогает?!

Он вытащил ладонь из-под ее щеки, но она не проснулась. Емуочень хотелось ее разбудить, и он понимал, что просто так будить ее среди ночи— свинство.

Тогда он выбрался из постели, нашел на полу свои джинсы,которые бросил, когда она вечером прыгнула на него, и вышел с сигаретой набалкон.

Было очень тепло, странно тепло, и он в который раз подумал,что такое лето на Балтике случается, наверное, раз в пятьдесят лет. Пахлосадом, близкой землей, смолой от елки, которую он однажды держал за колкуюлапу, и водой из Финского залива.

Где-то открылось окно, и он, вздрогнув, посмотрел вниз.

Опять ночные гости?!

Внизу никого не было, и больше никаких звуков не доносилосьиз спящего сада, и Кирилл вздохнул, решив, что от тайн, которые скрывает этотдом, у него начался приступ паранойи.

Тайны, черт их побери.

Он вернулся в комнату и постоял над спящей Настей, понимая,что больше ни за что не заснет. Иногда с ним такое случалось — бессонницаявлялась из глубины перегруженного сознания, гадко усмехалась и усаживаласьрядом с ним на постель. Он знал, что прогнать ее можно, только сделав вид, чтоему нет до нее никакого дела.

Может, все-таки разбудить Настю?

Он не стал ее будить. Он поцеловал ее в щеку кроткимцеломудренным поцелуем, от которого самому стало тошно, нацепил джинсы и вышелв коридор.

Он возьмет в библиотеке книжку, поставит чайник и посидитчасок на кухне с книжкой и горячим чаем. Все лучше, чем маяться, не спать ипрепираться с бессонницей, уговаривая ее проваливать к черту.

Дом спал, только луна бродила по темному коридору, по кухне,по плиточному полу на террасе, который светился странным ночным светом.Отчего-то Кириллу было неуютно, и он пожалел, что не надел майку. Как будтолуна его смущала.