туда в интересах покупателей, чтобы заключить сделку и получить бумаги, подписанные в срочном порядке прямо на месте. Я прибыл туда в среду и, убедившись, что один из руководителей дела только что уехал в Прескотт и не сможет вернуться до пятницы, получил в свое распоряжение день, который мог потратить или убить по своему усмотрению. Со времени моего последнего визита в Тусон прошло пять лет, и я был поражен заметными признаками улучшения со всех сторон. Тем не менее, часа или двух в среду днем было достаточно, чтобы мне увидеть все это, и, пообедав с местным видным адвокатом, который занимался текущим делом, и осмотрев испанский квартал после наступления сумерек, как я всегда стараюсь делать по религиозным соображениям, когда появляется возможность, я зевнул и отправился спать. Утром, после завтрака, я решил посетить старый собор Сан-Ксавьер-дель-Бак, который находится в десяти милях к югу от города. Хотя я бывал там раз или два до этого, я никогда не изучал досконально его своды, и я считал, что сейчас у меня есть хорошая возможность сделать это. Легкая прогулка в течение нескольких часов по красивой долине Санта-Крус привела меня к крепостному сооружению, купол и башни которого уже некоторое время сверкали над равниной в лучах утреннего солнца. Я, как и все, кто когда-либо видел эту громаду, внутренне благоговел перед неукротимой энергией францисканских монахов и отцов-иезуитов, которые воздвигли такой великолепный памятник в самом сердце пустыни, перед лицом всех препятствий, которые обычно сдерживают человеческие начинания, и не ради корыстных целей. Подъехав к фасаду, обращенному в сторону, противоположную той, с которой я подъехал, я соскочил с коня, привязал его к столбу, ослабил поводья и оставил его топтать и кусать мух, которые уже были начеку в поисках жертвы, а сам снял шляпу, почтя память старого Педро Бохоркеса, строителя, и перед святостью этого места, и вошел в лучший образец смешения мавританской и византийской архитектуры, который существует по эту сторону Мексики. Пройдя под старинной эмблемой монахов-францисканцев, возвышающейся над дверным проемом, крестом с катушкой веревки над ним и двумя руками внизу, одной – Христа, другой – святого Франциска. Мои шаги отдавались могильным эхом от белых оштукатуренных и покрытых лепниной стен, от искусно выполненных фресок "Тайная вечеря" и "Языки пламени Пятидесятницы", которые смотрели на меня с обеих сторон прохода, когда я шел по нему. Восхитительная прохлада, тихая неподвижность, "неяркий религиозный свет", мистический воздух этого места были для меня не в новинку, но, попав сюда, освободившись от людей и деловой суеты, они оказали двойное очарование и подняли мои мысли в другие, более высокие русла. Я дошел до пересечения с латинским крестом, в виде которого выполнена конструкция храма, когда заметил присутствие еще одного человека, которого раньше не замечал. Довольно высокая и слегка сутулая фигура в свободном синем саржевом пиджаке, в надвинутой на глаза шляпе на бронзовом, с густой бородой, лице, стояла возле фотоаппарата, установленного на штативе. Незнакомец, не заметив моего приближения, просунул голову под черную ткань на задней панели аппарата и сфокусировал объектив, насколько я мог судить, на голой белой штукатурке западной стены, где не было фресок, а только масса солнечного света площадью около восьми или десяти футов квадратных, которая струилась от одного из восточных фонарей.

"Так!" – подумал я. – "фотограф. В этом нет ничего необычного, ведь в старом соборе Сан-Ксавьер-дель-Бак и вокруг него много интересных мест. Но что он фотографирует? Если бы он направил свой объектив на одну из прекрасных фресок, я бы понял его, но на голую, покрытую штукатуркой стену…"

Я не успел продолжить плутать в своих догадках, как в этот же момент незнакомец поднял голову из-под ткани и предстал передо мной. Я взглянул на его лицо и сразу узнал художника, хорошо известного в Сан-Франциско.

Мне было хорошо известно, что Милбанк активно развивал свое искусство в этих странах, но я не ожидал увидеть его здесь. Я сразу же представился, вспомнив некоторые моменты пяти-шести летней давности, в которых я был лично с ним связан. Он прекрасно вспомнил их, сердечно пожал мне руку и, казалось, был рад меня видеть. Я объяснил, как так получилось, что я оказался в Аризоне, и причину моего визита в старый собор. Он же, пока настраивал снимок в задней части камеры и, держа в руке часы, снимал крышку объектива, вкратце рассказал, что последние два месяца жил в Сан-Ксавьере и, возможно, пробудет здесь еще некоторое время.

– После отъезда из Сан-Франциско, – заметил он, возвращая крышку объектива на место. – Я, как вы, несомненно, знаете, путешествовал по Мексике и Центральной Америке. Я собрал редкую коллекцию интереснейших снимков и около трех месяцев назад проезжал через Чиуауа по дороге в Сан-Франциско, где и собираюсь их выставить. Два месяца назад, как я уже говорил, я прибыл сюда и занялся съемкой старого собора снаружи и внутри, со всех точек, представляющих интерес. Первоначально я намеревался пробыть здесь одну неделю, так как за это время я, несомненно, успел бы сделать все необходимое, но удивительное и неожиданное происшествие задержало мой отъезд и с тех пор удерживает меня здесь.

К этому времени мы достигли главного входа, и мой друг повел нас через открытое пространство на юг, к одному из старых монастырских зданий, которое, по его словам, он получил разрешение занять у сестер Святого Иосифа, четыре из которых поселились там и заняты ревностным трудом по обучению индейцев папаго, проживающих по соседству. Войдя в просторную саманную комнату36, голые белые стены которой со всех сторон оживляли прекрасные образцы фотографического искусства, я попал в настоящую лабораторию. На полу валялись открытые сундуки и саквояжи. Вокруг на больших столах стояли бутылки и упаковки. Несколько больших фотоаппаратов беспорядочно валялись повсюду. На грубо сколоченных полках стояло несколько томов, некоторые из них были полуоткрыты. На вбитых в стены гвоздях висели пальто и другие предметы одежды. В одном углу стояла обычная походная кровать с натянутой на нее грубой клеенкой, на которой лежал матрас и куча одеял. В другом – занавеска из желтой бязи, поддерживаемая деревянными стойками, указывала на то, что за ширмой преследуются те тайны искусства фотографа, для успешного осуществления которых требуется либо темнота, либо желтый свет. Несколько стульев и табуреток, а также плита с кухонной утварью дополняли обстановку квартиры. Этот ансамбль с первого взгляда убедил меня в том, что я нахожусь в святилище художника, чей личный комфорт был подчинён преданности своему искусству. Попросив меня присесть и