какое проявляющее вещество, кроме раствора, который я первый раз случайно использовал. Таким образом, у меня было три существенных факта, из которых можно было сделать выводы: во-первых, что тепло на стене, на которую был направлен объектив, было необходимым условием для получения снимка; во-вторых, что, вопреки обычным законам света, по которым изображения фотографируемых объектов попадают на чувствительную пластину, чем меньше фактического света проходило через объектив, тем лучшие результаты я получал; в-третьих, что изображение после экспозиции могло быть получено только с помощью конкретного реагента, который я использовал, или, по крайней мере, ни с помощью какого другого, к которому у меня был доступ. Это были основы фактов, на которых я должен был работать, из которых я должен был делать свои выводы путем индукции или дедукции, в зависимости от обстоятельств. Я знал, что современной наукой практически доказано, что все силы природы взаимосвязаны, что электричество, тепло, свет, гравитация, импульс взаимозаменяемы в своих взаимоотношениях одна с другой и преобразуются каждая в любую другую. Например, из движения парового двигателя мы можем генерировать электрический свет или теплоту трения, или поднимать тяжелые тела, чтобы придать им динамику или импульс, как нам угодно. То, что мы не можем практически осуществить обратную сторону этого закона в каждом случае, доказывает не неэффективность закона, а нашу собственную. Я также имел некоторое представление о природе таинственной силы, известной как Одическая сила, открытой несколько лет назад выдающимся немецким физиком бароном Рейхенбахом. К счастью, среди нескольких томов, составляющих мою небольшую библиотеку, мне попалась работа, в которой рассматривалась природа этой таинственной силы. Но я не могу сделать ничего лучшего, чем отослать вас к самой работе и зачитать вам несколько отрывков из нее.

Тут Милбанк встал, подошел к одной из полок и достал томик, из которого прочитал следующие отрывки:

– Барон Рейхенбах, один из самых выдающихся ученых Австрии, сделал открытие, что из всех известных элементов и веществ исходит тонкая сила, проявляющаяся в красивых огнях и цветах, которые могут видеть и чувствовать люди, которых он назвал сенситивами?

("Теперь, – сказал Милбанк, обращаясь ко мне, – разве мы не можем представить себе, что вещества могут быть чувствительны к этому своеобразному действию так же, как и люди? И какое более чувствительное вещество, что касается света, мы имеем, чем фотографическая пластинка?")

– Имея просторный замок под Веной, – продолжал он, – прекрасно приспособленный для его исследований, с обилием физических и химических приборов, а также личный кабинет, содержащий минералы и вещества всех видов, он провел тысячи экспериментов, которые растянулись на годы, и были проведены с мастерством, терпением и суровой любовью к истине, которые должны сделать его имя бессмертным, особенно в связи с великой силой природы, законы и явления которой он таким образом открыл. Эту тонкую силу он назвал Од, или Одическая сила. Поскольку эти тонкие невидимые эманации составляют основные принципы всех других сил и вечно действуют во всех вещах, понимание их имеет огромное значение. "Природа вечна", – говорит Рейхенбах. – "Через тысячу миллионов лет одический свет будет течь и сиять так же, как и сегодня, но попытки преодолеть такую истину, когда она однажды найдена и раскрыта, ничтожны и скудны".

("Это как раз та линия аргументации, которой я придерживаюсь", – прокомментировал Милбанк).

– Хотя такие люди, как Берцелиус, великий химик из Стокгольма, и доктор Грегори из Эдинбургского университета, и доктор Эллиотсон, президент Лондонского королевского хирургического общества, и другие выдающиеся мыслители и ученые признавали величие открытия Рейхенбаха, слишком многие и по сей день игнорируют или, скорее, держат себя в неведении относительно всего этого вопроса. Даже такой известный врач, как доктор Браун-Секард, с усмешкой относится к одическим и другим тонким силам, и идут по его следу, тем самым все крепче скрепляя оковы предрассудков своим примером. Доктор Уильям Б. Карпентер, известный физиолог, считает эксперименты барона Рейхенбаха ненадежными, потому что он использовал слишком много женщин для их проверки. На это я отвечу, что, во-первых, его эксперименты скорее были бы ненадежными, если бы он не использовал в этом деле свободных женщин, поскольку женское восприятие тонких сил настолько же превосходит мужское, насколько мужской рациональный талант в целом превосходит женский; во-вторых, барон на самом деле использовал множество мужчин, которые могли видеть запаховые огни, включая профессора Эндлихера, члена Венской академии, барона Августа фон Оберлендера, доктора Рагского, императорского профессора химии в Вене, M. Карла Шуб, натурфилософа, Берлин, доктора Хасса, ординарный врач короля Швеции, и других ученых господ.

("Итак, вы видите, – прервался Милбанк, – что мои взгляды практически поддержаны, если не аналитически, то по духу, некоторыми выдающимися светилами эпохи").

– Одический свет, – продолжал он, – следует тем же законам преломления, что и обычный свет, поскольку он может быть сгущен и сфокусирован линзой, а также тем же законам отражения, хотя те же самые вещества, которые отражают обычный свет, не всегда имеют соответствующий вид для отражения одического света, поскольку последний часто способен проходить через непрозрачные тела и делать их прозрачными.

– Знакомство с этим томом, – продолжал он, – вдохновило меня на новые размышления и заставило поверить, что действие на мою чувствительную фотопластинку действительно оказывал этот одический свет или сила. Но все же я был в затруднении, как объяснить мотив, причину действия этой силы от голой стены на мою пластину. Каким образом, спрашивал я себя, эти изображения были спроецированы на голую стену, покрытую штукатуркой? И не только одно и то же изображение из одного и того же места, но и множество, бесконечная череда изображений, поскольку, как я уже говорил, изображенные картин никогда не были похожи в деталях, хотя и были похожи по характеру, будучи, по сути, изображениями сцен, которые, как мне подсказывали разум и здравый смысл, разыгрывались в этом соборе дни, годы, десятилетия или столетия назад. Проблема казалась слишком огромной для человеческого разума, чтобы справиться с ней, понять или постичь. Тем не менее, рассуждал я, вот факт, неопровержимый факт передо мной, твердый и осязаемый в форме обычных материальных фотографических отпечатков с обычных материальных негативов. От этого факта никуда не деться, и для этого должна быть причина. Я сказал, что в науке нет ничего, пусть даже на первый взгляд загадочного, таинственного и запутанного, что человеческий интеллект, если его правильно применить, не смог бы понять и сформулировать; нет ни одной загадки или проблемы в огромном круговороте природы, к которой мозг не смог бы подобрать ключ. Ах, подумал я, сам мозг! Существует ли более удивительный механизм, будь то в микро- или макрокосмосе? Разве это не скрижаль,