дав мне портфель с фотографиями для просмотра, Милбанк извинился и вошел за желтую бязевую занавеску, чтобы, как он заметил, проявить только что снятый негатив. Через несколько минут он вышел со стеклянной пластиной в руке, которую поднес к свету и критически осмотрел.

Я посмотрел через его плечо и увидел, что на стекле отобразилась группа фигур. Несколько удивленный, я повернулся к нему и сказал:

– Я заметил, что место на стене, на которое был направлен ваш объектив, было лишено фресок, а здесь, – указывая на пластину, – у вас есть фигуры, хорошо проработанные фигуры – не одна, а много. Я достаточно разбираюсь в фотографии, чтобы понять, что нельзя сфотографировать то, чего не существует.

Милбанк улыбнулся странной улыбкой, отвечая:

– Конечно… конечно, нельзя. Но, тем не менее, эти фигуры существуют, и будут существовать до тех пор, пока существует собор. Друг мой, – добавил он более серьезно, – неужели вы думаете, что я остался бы в этом глухом месте и терпел все эти неудобства, если бы у меня не было на то причин?

– Я помню, – сказал я, – вы упомянули, что неожиданное происшествие побудило вас остаться здесь, но вы не дали никакого намека на характер этого происшествия.

– Вы деловой человек, – сказал мой хозяин, присаживаясь и наливая кофе, – и вы знаете кое-что из науки и немного о фотографии. Я рад, что встретил вас сегодня, потому что вы один из немногих интеллигентных людей, которых я видел в течение многих месяцев. Здесь на меня смотрят как на безобидного сумасшедшего. Сестра Марта и сестра Тереза набожно перекрещиваются, когда проходят мимо меня, но не забывают потребовать плату за аренду этой моей комнаты, когда наступает время, и, поскольку я иногда даю им доллар-другой дополнительно для их протеже из папаго, они вполне довольны, что я остаюсь, пока мое безумие не примет худшую форму, чем просто фотографирование голых стен. Бесполезно пытаться объяснить им, что я делаю. Было бы еще хуже, чем просто бесполезно показывать им, что я сделал. Потому что, мой дорогой сэр, людей сжигали на костре за то, что они делали вещи, которые были обыденным явлением по сравнению с теми экстраординарными результатами, которые я получаю.

Тут Милбанк встал и, попросив меня сопровождать его, снова направился к собору, сказав:

– Прежде чем я перейду к каким-либо объяснениям, я покажу вам некоторые необычные явления, которые требуют этих объяснений.

Войдя в здание, мы направились к фотокамере, и пока я стоял возле нее, он развернул сверток, лежавший в углу неподалеку, и взял оттуда несколько мотков проволоки, которые стал растягивать, прикрепляя дальние концы к стене, а ближние к объективу с помощью проволочной вязи. Семь катушек он установил таким образом, образовав на стене семиугольник диаметром около восьми футов, и при этом стоял на табурете. Затем он подошел к камере, просунул голову под черную ткань сзади, сфокусировал объектив и, вынув голову из-под ткани, попросил меня занять то место, которое он только что занимал.

– Теперь я установил минор плоскости под углом сорок пять градусов сзади камеры, – сказал он, – так что вы увидите все объекты, воспроизведенные в прямом положении на горизонтальном экране сверху, а не перевернутыми, как это обычно делается при фотографировании.

Я сделал, как он хотел, и каково же было мое удовольствие, когда я увидел, что смотрю вниз на пленочную поверхность самой изысканной прозрачности, дающую такую проработку деталей, по сравнению с которой тончайшее матовое стекло было бы самым грубым средством для получения изображения.

– Одно из моих собственных открытий, – заметил он, угадав мои мысли. – Эта пленка состоит из особого альбуминозного препарата, нанесенного на тальк.

Мои глаза были прикованы к череде сцен, которые следовали одна за другой. Они следовали друг за другом так быстро и с такой точной регулярностью, что казалось, будто серия последовательных событий сменяет друг друга, как бы разыгрываясь на моих глазах. Я видел, как каменщики, или, скорее, адобелисты, в странных и старинных костюмах, в основном индейцы, накладывали слой за слоем материал один на другой, но так быстро, что работа по строительству росла на моих глазах, как по волшебству. Их движения были настолько быстрыми и точными, что я не успел понять, на что смотрю, как каменщики исчезли, и их сменили штукатуры, чья работа была выполнена столь же удивительным образом. Они тоже исчезли, и я увидел одного из двух художников, которые наносили краску на голые стены с быстротой манипуляций и ловкостью исполнения, от которых у меня перехватило дыхание. Затем появилась движущаяся панорама священнических процессий, которые двигались, как автоматы, с какой-то странной, но слишком поспешной величественностью, подчеркивая великолепие и внушительность церемоний Римской церкви. Сцена сменяла сцену с таким точным и удивительным чередованием формы и сюжета, что мое сознание было заворожено, и я едва понимал, смотрю я на нечто реально происходящее или нет. Цвет, форма, выражение лица, манера одеваться, поведение, жесты – все было на месте и жизненно запечатлено.

Казалось, что я внимательно изучаю деяния многих лет, так быстро образы отпечатывались на сетчатке глаза и так безоговорочно они взывали к восприятию моего мозга. Вскоре стремительно движущиеся фигуры стали расплываться и, казалось, потеряли свою четкость, хотя мое желание рассмотреть их оставалось все таким же острым. Из моей зрительной и умственной задумчивости меня вывело восклицание Милбанка.

– Достаточно ли вы видели? – спросил он, и это прозаическое высказывание резко ударило по моим мыслям. – Если нет, то, боюсь, мы должны сменить камеру, поскольку мой опыт подсказывает мне, что участок стены, на который она направлена, остывает и становится непригодным для дальнейших результатов.

Я в недоумении вынул голову из-под ткани и сказал:

– Что это такое? Что означают эти странные и древние картины, которые только что появлялись на экране?

– Пойдемте в мою комнату, – ответил он, отсоединяя провода от стен и камеры, – и я попробую объяснить.

Мы вернулись в его комнату в монастыре, и он сказал:

– Около двух месяцев назад, как помниться, уже говорил вам, что я приехал сюда из Мексики с намерением получить виды собора, а когда это будет сделано, возобновить свое путешествие. Я сфотографировал внешний вид здания с более чем дюжины различных точек, как вы, несомненно, видели, просматривая мое портфолио. Затем я занес камеру внутрь и продолжил снимать интерьер, главный алтарь, фрески на стенах и внутренние эффекты в целом. Однажды, ближе к полудню, я сфокусировал свой объектив на прекрасной фреске "Тайная вечеря" и принес сюда свою пластину, чтобы проявить и зафиксировать. У меня обычно есть специальные места для